Александр Тамоников - Бой капитанов

Слушая монолог женщины, Владимир налил себе еще полстакана. Выпил и тут же закурил очередную сигарету.

Женщина спросила:

– Вам, наверное, не интересно? Да и действительно, зачем вам моя история? Но она объясняет, почему я оказалась сегодня здесь, в вашей квартире.

Владимир ответил:

– Продолжайте. Только имя свое назовите, а то я не знаю, как и обратиться к вам!

– Да, да, конечно! Татьяной меня зовут. Татьяной Петровной Маниной, по мужу, в девичестве Строева. Мы раньше за церковью недалеко от вас в Сосновке жили. Отец мой, дядя Петр, кузнецом работал.

Владимир сказал:

– Не помню! Давно это было, а я рано уехал из села. Но вы продолжайте и не обращайте внимания на то, что пью. Я слушаю вас. А если мешает дым, то откройте окно.

– Нет, не мешает! Ничего не мешает. Так вот после рождения двойняшек запил мой муж. И изменился, не узнать. Словно водка в нем зверя пробудила. Не жизнь пошла, а кошмар сплошной. А тут родители умерли, в один год. Родственников никого, а муж будто с ума сошел. Запил, потом по пьянке загулял с продавщицей из местного магазина, Зинаидой! Она откуда-то из Азии приехала, да так и обосновалась в деревне. Не поверите, но я просила бога, чтобы Валерий ушел к ней! Или хотя бы подольше оставался у любовницы. Потому что, возвращаясь с гулянки, он безо всякой причины бил меня зверски, чем попало и куда попало. Голой выгонял во двор, а сам в тулупе следом. Смеялся, говорил, я из тебя, тварь, жену Карбышева сделаю, сучка блудливая. Это я-то сучка? Я-то блудливая? В общем, жизни не было никакой, но жила, деваться-то некуда. А год назад сына он погубил.

Полухаров вскинул на Татьяну удивленный взгляд:

– В смысле, погубил? Убил?

– Можно сказать, убил. Сереже и Ирине, детям, тогда пять лет было. Продавщица куда-то уехала, Валерка домой вернулся. Стояла зима, но теплая, если помните, снега почти не было, гололед. А муж любил рыбачить. И летом и зимой. Вот и как раз на праздник 8 Марта собрался на речку рыбачить. Не усмотрела я, как он Сережку с собой взял. Зачем? Не знаю. А лед тонкий, ну и провалились они. Валерка, скотина, выплыл, а сыночек…

Женщина промокнула повлажневшие глаза, проговорила:

– …а сыночек так и ушел под лед! Что тогда со мною было? Словами не передать. Если бы не дочь, пошла бы за сыном в реку. Ирина удержала. Не могла я оставить ее этому извергу. Он бы и ее… погубил.

Полухаров допил бутылку. Бросил в мусорное ведро.

– И ты ничего ему не сделала? Извини, что на «ты», но так проще. И меня называй просто Володя или Владимир. Так ты ничего ему не сделала?

– А что я могла сделать? Несчастный случай. В милиции даже дело не завели.

– Но он-то хоть переживал смерть сына? Муженек твой долбаный?

Татьяна то ли печально усмехнулась, то ли вздохнула, что исказило ее красивое, не побитое косметикой, чистое лицо:

– Как же, переживал! Испугался, да, сначала за жизнь собственную, за то, что могут вновь привлечь. Недолго длились эти переживания. Объявилась любовница, и все вернулось на круги своя. Кто бы знал, сколько слез я пролила. А он опять гулял, пьянствовал, приходил домой и избивал меня.

Полухаров зло проговорил:

– Животное! Дикое, хищное животное!

– Ты прав! Но все же мелькнул и в моей жизни лучик света и надежды на лучшую жизнь. Этой весной в Сосновку приезжала ваша, извини, твоя мама. Клавдия Николаевна. Когда узнала о смерти Сереженьки да бесчинствах Валерия, такой разгон ему устроила, прямо на хате любовницы, что муженек хвост свой поджал. А мне тетя Клава сказала – бросай все, бери дочь и приезжай в Москву. К вам. Мол, нечего терпеть, жить надо. А я все не решалась, да и неудобно. А в 20-х числах получила от нее письмо. Оно, к сожалению, не сохранилось, но смысл послания был таков. Клавдия Николаевна сообщала, что больна, что ты практически не бываешь дома, и в конце попросила приехать. Ну, я взяла тот жалкий скарб, что нажила за семейную жизнь, и с Ириной в Москву 26-го числа и приехала.

Владимир поднялся:

– Подожди, так ты приехала в день смерти матери?

– Получилось, что да. Но днем она чувствовала себя неплохо. Мы поговорили, я прибралась в квартире, в магазин сходила, очень уж Клавдии Николаевне захотелось рыбки речной. А к вечеру похудшело. Прилегла она на диван в зале. Я присела рядом. Спросила, может, «Скорую» вызвать? Она отказалась. Сказала, не надо. Пройдет. А не пройдет, то на это, значит, воля божья. А чуть позже попросила достать из гардероба твой китель и повесить на стул перед диваном. Гладила погоны, ордена, медали. Заплакала, но плакала недолго. Сказала – а ведь Володька не в штабе служит, обманывает он меня. Я спросила, почему она так считает? А Клавдия Николаевна на награды твои показывает и говорит: «Ордена за службу в штабе не дают. Ты посмотри, сколько их. И в командировки он ездит не в мирные гарнизоны. А туда, где идет война». И опять заплакала. Тут меня дочка отвлекла, я ей ванную набрала. Вернулась, а Клавдия Николаевна говорит: «Вот и все, Таня! Умираю я. Жаль, не могу сыну последнее слово сказать. Ты передай ему, как увидишь, первое, пусть он…» – и замолчала. Глаза закрыла, несколько раз глубоко вздохнула и… затихла. Я растерялась, сначала к телефону бросилась, потом к ней. А она… а тетя Клава уже мертва.