Сергей Дышев - Куплю чужое лицо

Революционный энтузиазм превзошел все ожидания. Кровати в считаные минуты перевернули, свалили, взгромоздили до самого потолка. На это шаткое сооружение тут же, как обезьяны, полезли довольные дебилы, наперегонки стали скакать с одного уровня кроватной конструкции на другой. Обалдуй, завидев опустевший телеящик, тут же сунул туда свою буйную голову и, вспомнив свой боевой опыт, начал руководить:

– Берем матрасы, закрываем окна. Занять круговую оборону! Еще одну боевую кровать на центральное направление! Беречь патроны!

Вскоре за дверью послышались голоса, начали стучать.

– Ребята, вы что там, с ума посходили? – по голосу мы узнали Елизавету Сергеевну. – Немедленно откройте дверь!

– Пусть принесут телевизор! – ожил Бройлер. – Вы ущемляете наши права!

– Телевизор! Телевизор! – заверещали дебилы.

Только Обалдуй не разделял всеобщей радости. Он никак не мог высунуть свою голову из телеящика. Когда он отдавал боевые распоряжения, то слишком широко раскрывал рот, и голова его, подобно распухшей тыкве, до упора заполонила весь объем телеящика.

Мы пытались разрешить его вопрос, но, сколько ни дергали, тянули, пытаясь сдернуть коробку, так и не смогли. Два дебила взялись снять с головы телеящик, проворачивая его, как гайку.

– Уши, уши! – по-звериному заорал Обалдуй, вырвался, как щенят, раскидал по сторонам дебилов и в отчаянии стал биться «обутой» головой о спинку кровати.

Но из этого тоже ничего не вышло. Обалдуй метался по палате, «бунтовщики» еле уворачивались от человека-танка; все давились от смеха, видя его попытки расколотить ящик о подоконник, о стену…

Зрелище захватило всех, и мы потеряли революционную бдительность. Наша «баррикада» внезапно поехала прямо на нас, будто ожила, дверь медленно стала открываться, за ней показались два наших спецсанитара. Они с завидной легкостью раздвинули сваленные кровати и по-хозяйски вошли в палату. Обалдуй, не заметив прорыва обороны, продолжал биться о стену…

– Ну, и кто тут такой самый умный? – спросил один из санитаров. – Ты, что ли?

Он лениво кивнул в сторону поникшего Обалдуя, который последним увидел появившихся крепышей в белых халатах.

– Да не-е, – возразил второй санитар. – Этот – самый прикольный. Тебе идет, – пошутил он, имея в виду ящик на голове.

Сознаваться было скучно и пошло. Нет ничего более идиотского, нежели корчить из себя героя, жертвующего собой в сумасшедшем доме. Пусть ищут, напрягают мозги, чтобы оценить вкус победы в палате № 6. Меня выдал Прокоп Петрович, кивнув в мою сторону.

Санитары сказали:

– Пошли!

– С вещами? – задал я привычный вопрос. – Хоть зубную щетку можно взять?

– Интересно, как ты будешь чистить зубы в смирительной рубашке? – заржал один из санитаров.

– А как же я? – подал жалобный голос Обалдуй.

– А ты у нас диктор! – ответил весело санитар.

– Телезвезда! – поддакнул другой. – В прямом эфире.

– Чтоб через три секунды все кровати были на местах, – бросил напоследок санитар. – А не то принесу сейчас самый большой шприц.

Я все же прихватил свой пакет с зубной щеткой и мылом, санитары нетерпеливо подтолкнули меня к выходу. И вдруг за моей спиной раздался странный громкий треск. Я обернулся. Обалдуй с багровой мордой и выпученными глазами держал в своих лапищах разломанный на две части корпус телевизора. Он потрясал этими обломками, как гладиатор, разорвавший сеть, которую набросил в смертельном поединке его соперник.

Я шел под конвоем по коридору и слышал победный звериный рык Обалдуя. И вместе с ним ликовала вся палата.

Меня привели в кабинет к главврачу. Эммануил Степанович глянул на меня проникновенно сквозь золотые очки, ущипнул бороденку и строго молвил:

– Что же это вы, голубчик, бунтовать надумали? Здесь ведь не тюрьма, здесь тишайшее заведение юдоли и печали. И я дам тебе возможность это прочувствовать. А телевизора не будет. Зачем было его разбивать?

На этом разговор со мной завершился. Цыпкин, глянув сквозь меня, сказал:

– Как обычно.

– Да, Эммануил Степанович, – послышался за моей спиной голос Елизаветы Сергеевны.

Я даже не заметил, когда она появилась в кабинете.

Меня отвели в изолятор – глухую комнату без окон. Елизавета Сергеевна сделала мне укол, я не сопротивлялся. Так же безропотно я дал одеть себя в смирительную рубашку. Санитары помогли мне занять горизонтальное положение на кушетке и, пожелав спокойной ночи, пригасили свет.