Михаил Нестеров - Группа особого резерва

Верестников дождался-таки членов комиссии. Здесь он имел возможность получше разглядеть их. Он не изменил положения – руки по-прежнему в карманах; худой и сутуловатый, он казался выше своего роста.

Мужчина и женщина поравнялись с ним. Он невольно отступил к стене, давая дорогу, и встретился взглядом с мужчиной; женщина была в черных очках и платке, вкупе с жирно напомаженными губами, походила она на… третью копию Мэрилин Монро, сделал странноватое сравнение полковник. Фигура… Он видел женщин и стройнее. Но этому пятидесятилетнему мужику с бородкой-эспаньолкой желать лучше и не надо. Алексей мог честно сказать, что взгляд мужчины ему не понравился. Скорее всего потому, что, будучи сам уверенным в себе человеком, ревностно относился к чужой уверенности. Сергей Земсков… Работник координационного совета по реконструкции центра Москвы. Что же, согласно его должности созидательности в его взгляде было не больше, чем милосердия в убийце. Собственно, он прошел своеобразный контроль по радужной оболочке глаз. С этой мыслью, заставившей его улыбнуться, Алексей неспешной походкой направился к шефу. Он пропустил тот момент, когда Марковцев, уже спускаясь по лестнице, поднял голову и проследил за его промелькнувшей между мраморными балясинами фигурой. И, конечно, не мог услышать, как он обращается к спутнице:

– Спокойно, не торопись. За нами никто не гонится.

– Это временно, – отметила Катерина. Она осталась без должного внимания со стороны Верестникова, а зря: по ее бледному лицу он мог прочесть куда больше. – Это был сам Верестников.

– Вот как?

Полковник зашел в кабинет, который изучил лучше своей квартиры. Тем не менее он всегда находил в нем что-то новое, доселе ускользавшее от его внимания, как будто шеф поставил перед собой цель удивлять подчиненных при каждом их визите. Кабинет обладал некими свойствами, которые позволяли ему меняться.

Дверь в комнату отдыха, в которой в основном и проходили все важные совещания, была плотно закрыта. Коротков принимал «горожан» в комнате отдыха, пришел к выводу Верестников. Об этом свидетельствовало и расположение роскошных венских стульев, просившихся называться полукреслами: они стояли у стола для совещаний так, как будто их выравнивали по нитке; на столе не было чашек – генерал всегда предлагал кофе или чай.

Проводив гостей, он наверняка моет руки, придирчиво оглядывая себе в зеркало.

Верестников устроился в кресле, бросив ногу на ногу, и только сейчас стал прислушиваться… Да, визуально кабинет не претерпел изменений, но что-то поменялось в общем фоне, в котором всегда царил покой и порядок. А сейчас… Точно. Верестников поднялся с кресла и уже стоя, словно ему так было удобней, прислушался. Прошло всего несколько секунд, и он нашел причину своего беспокойства. Музыка. В комнате шефа негромко играла музыка. У него сложилось впечатление, что он попал в квартиру своего соседа-пенсионера, который вставал с гимном, умывался под музыку и новости «Маяка». Этот фон, знакомый с детства и не меняющийся на протяжении многих лет, стал привычным, как свет, как ветер, как дождь в сентябре… Он как-то признался себе, что боится смерти престарелого соседа. Умрет он, и явится пустота, заполнить которую просто нечем.

Верестников подошел к двери кабинета и постучал. Выждал пару секунд и постучал громче:

– Шеф? Юрий Петрович?

Он толкнул дверь и застыл на пороге. Коротков сидел на кресле точно в середине комнаты. С первого взгляда Верестникову показалось, что у генерала вырезаны губы и нос. Полоски скотча телесного цвета по краям обагрились кровью и окантовали область вокруг рта и носа так, что у Алексея волосы встали дыбом. На мгновения, которыми отмерялась жизнь генерала, у него отнялись ноги, и он не сразу сообразил, что генералу необходимо оказать помощь, спасти его. Но он не рванул к нему. Вынимая рацию, он подошел степенно, медленно. Глаза у Короткова были такие огромные и налитые кровью, что даже полковник, повидавший всякого, боялся смотреть в них. Он представил себе, как сдергивает с шефа липкую ленту и отпрыгивает в сторону. И вовремя: изо рта генерала вырывается тугая струя крови и то, что при вскрытии патологоанатом назвал бы завтраком. Он дышит так часто и глубоко, что Верестников перестает беспокоиться за его жизнь. Он бросает в рацию отрывистые фразы и, вооружившись ножом, освобождает шефа от липких пут.

Он ничего не делал. Не шумел. Но на пороге появилась секретарша с бледным покойницким лицом. Одним округлившимся от страха глазом она вопрошала «что?», а вторым «зачем?».