Михаил Нестеров - Выстрел из прошлого

– Здесь и там, – заведующий указал толстым пальцем на соседнюю дверь, – во времена незапамятные, как вы говорите – во время интенсивного движения советских поездов, лежали пациенты клиники. Сейчас здесь хранится то, что от них осталось: память.

Виктор тяжело сглотнул и даже не удержался от жеста, потянувшись рукой к горлу. Андрей перехватил его движение и был вынужден объяснить доктору:

– Он клаустрофоб.

– Тогда ему заказано лечиться у нас, – сострил тот.

– Это точно, – подтвердил Инсаров, беря себя в руки. – Вы философ?

– Мои пациенты философы, – ответил Яблонский. – А я лечу их от этого недуга. Я спасаю их – шибко умных, а значит, дерзких в своих мыслях, их не любили во все времена. Знаете, почему от них избавлялись таким способом, как «ссылка» в капстраны?

– Вы дверь-то в архив откройте, – перебил Виктор, поторапливая разговорчивого «психа».

– Пораскиньте мозгами, пока я буду ковыряться с замком, – сказал он тоном, которым, скорее всего, обращался к своим психопатам. – Сто раз говорил сестре-хозяйке и ее брату: смените замок. И повесьте табличку: «Архив».

Толстяк прищурился, прикидывая, видимо, как будет смотреться табличка с надписью «Архив» на двери, похожей на громадное корыто.

Он открыл замок и положил его в карман. Халат сразу съехал в сторону. «Чего ты медлишь, кретин? – улыбнулся Виктор. – Веди нас в бумажные закрома. Если только осы не слопали досье клиентов-философов». И он понял причину его медлительности. Нет, он не опасался за очередной приступ клаустрофобии посетителя, он ждал ответа на свой полуковарный вопрос. Он буквально вынудил Инсарова пожать плечами: «Не знаю», повести бровью: «И знать не хочу».

Врач расплылся в улыбке, как опара.

– А я отвечу. Шибко грамотных «ссылали» в Америку и чуть поближе для того, чтобы они там сеяли смуту. Что толку отправлять их в Сибирь, в эту советскую, а ныне российскую Азию? Других смутьянов разводить? Грамотные там, в капстранах, поносили Союз. Факт вроде бы прискорбный, оскорбительный для нашего ранимого человека. А мы, Союз, руку вперед, как учил великий и ужасный Ленин. Ничего, мол: если нас поливают грязью, это не значит, что все можно, это значит, что нас боятся. Это политика. Подозреваю, что смутьянов выращивали специально, чтобы плодились они и размножались на земле американской и насаждали там демократию. А куда она привела земли, открытые Колумбом, вы знаете. Нам повезло. Нас никто не открывал.

– Земли, открытые Колумбом?

– Ну конечно. А вы не знали? У меня сейчас два Колумба на излечении.

– Так как ваша фамилия, говорите? Яблонский? – Счастливчик говорил одно, а думал о другом: «Ты действительно полудурок или не хочешь в Америку?»

Доктор открыл дверь, задержался на пороге. Он был таким медлительным, что Инсаров едва переборол в себе желание вколотить его в архив мощным пинком. А на самом деле испугался: вдруг его снова потянет порассуждать вслух? «Шагайте, шагайте, доктор», – мысленно приказал он толстяку.

Он неплохо, совсем неплохо поддавался внушению. Шагнул в помещение, нащупал на стене выключатель. Бывшая палата тускло осветилась, будто врач не на выключатель нажал, а дернул ручку стартера задрипанного дизель-генератора.

– Вот здесь, – он указал на стеллаж в середине помещения, – раньше стояла кровать. Эту палату можно было смело назвать камерой: здесь фиксировали пациентов и оставляли привязанными к койке на пять, десять суток.

Она лежала на кровати, спутанная так, что даже у закаленного спецназовца мурашки побежали по телу. Он бы за десять минут сошел с ума, если бы оказался на ее месте. Она не могла и пальцем пошевелить, закрученная в смирительную рубашку, пристегнутая к койке ремнями.

Доктор взглядом обреченного больного окинул стеллажи с папками, картонными коробками, но заявил бодро:

– Сейчас я начну искать историю.

Он бормотал имя, отчество, фамилию пациентки в разных вариациях, как заклинание, и Виктор в любой момент был готов увидеть змей, выползающих на зов хозяина. Здесь было сухо, но прохладно...

Его мысли совпали с мыслями Андрея. Он шепнул:

– Ни разу не были в склепе?

– Наивный. Я каждый вечер вылезаю оттуда.

– Я серьезно.

– Хочешь провести параллель?

– Точно.

Виктор огляделся.

– Думаю, сходство с этим психомогильником есть. Психо. Психоз. Покойный Хичкок и наш живой доктор. Что-то мне не по себе. Что он там бормочет?

Они прислушались.

– В коробке, в коробке... Как сейчас помню, в коробке из-под кабачковой икры. Высотой с шестисотграммовую банку.