Кирилл Казанцев - Последнее предупреждение

– Ну, конечно! – ответил Скопцов.

Администратор торопливо, почти бегом бросилась к двери. Дверь еще не успела захлопнуться, а она уже летела назад, обеими руками прижимая к пышной груди объемистую тетрадь. Даже не тетрадь – амбарную книгу!

– Вот! – потертая обложка гулко хлопнула по столу. Стоя рядом с Василием, женщина опять наклонилась к столу. Глаза Скопцова сами собой вновь нырнули за вырез кофточки. В другом ракурсе предмет его интереса выглядел еще привлекательней...

Маша медленно листала страницы, исписанные аккуратным округлым почерком, что-то стрекотала, комментируя. Василий терпеливо слушал, но в сказанное не вникал. Плоды ее литературных трудов были ему неинтересны. Так называемые стихи были беспросветно бездарны. Чувствовалось в них суровое влияние современной российской попсы самого дешевого пошиба – повторяющееся через строчку слово "любовь" непременно рифмовалось с "кровь", которая "бурлила", "закипала" и "пылала". А еще была в этих стихах "дверь", которую постоянно кто-то (швейцар?!) открывал и закрывал, зарифмованная с таким же затасканным "верь". Короче, муть розовая... Но с претензией на нечто такое... Грандиозное.

Кстати, было время, когда Скопцов сам пробовал свои силы в поэзии. И первый стишок про солдата, который всех победил, сочинил лет в десять. После этого регулярно, к каждому празднику, писал по стихотворению для школьной стенгазеты. В этих творениях идеально соблюдались размер, ритм, рифмы, и, что самое главное, они были идеологически выдержаны. Учительница русского языка и литературы, она же по совместительству главный редактор настенной периодики, была в полном восторге от этих виршей. Но уже в классе этак восьмом сам Скопцов осознал собственную бездарность. Хватило ума... В его стихах не было жизни. Несмотря на всю свою правильность, они были лишены объема, не трогали душу, оставались плоскими, как фанерный лист. Больше он ничего такого не писал, хотя тяга к печатному слову сохранилась и определила его дальнейший жизненный путь.

Так вот, все написанное Машей было многократно хуже того, что Василий написал в далеком детстве. Но сказать ей об этом прямо... Это значило по меньшей мере оскорбить ее лучшие чувства, попутно лишив себя самого каких-либо надежд на то, что его пребывание в Краснокаменском будет не столь тоскливым, как могло бы. Приходилось лавировать, ограничиваясь полуправдой.

Да, что-то в этих стихах есть. Некая изюминка... Настроение, экспрессия. Несомненно, они заслуживают внимания. Но надо работать! Нельзя останавливаться на достигнутом! Вот здесь... И вот здесь... Ведь можно было то же самое сказать другими словами?

Маша с удовольствием слушала эту болтовню. Глаза ее возбужденно горели, щеки раскраснелись. Она плотно прижималась к плечу Скопцова бедром, и тот каждой клеточкой своего организма чувствовал огненно-горячую его упругость.

Он не выдержал – грубовато ускорил развитие событий. Лежащая на талии женщины ладонь легко скользнула ниже. Администратор не отреагировала. Хотя кто их поймет, этих женщин!

Обнаглевшая рука опустилась еще ниже, коснулась горячей кожи и начала медленное движение назад. Маша, читавшая как раз одно из своих стихотворений, замолчала на полуслове и с удивлением посмотрела на задираемую все выше и выше юбку. Но не отстранилась, не закричала, только задышала чаще.

– Что ты делаешь? – спросила она хриплым шепотом.

– Ничего особенного, – ответил Скопцов, не прекращая ласково поглаживать внутреннюю поверхность женского бедра. Обнадеживало то, что Маша не спешила отодвигаться. Лишь спросила все так же тихо:

– Может, не надо? – но не было в ее голосе уверенности...

На этот раз все прошло просто замечательно. Конечно, фигура администратора была далека от идеальной. Лишний подкожный жирок, чрезмерно полные, тяжеловатые бедра, животик уже не плоский, а чуть выпуклый... И кожа отличалась той нездоровой бледностью, которая свойственна людям, редко бывающим на солнце. В этом плане сравнивать Анжелу и Машу было по меньшей мере глупо. Но зато Маша оказалась на высоте в другом.

Было все – и страстные стоны, и громкие, в голос, крики, и матовые белки закатившихся глаз под полуопущенными веками. Женщина царапала спину, в промежутках между воплями грызла Скопцову грудь и плечи и скакала под ним как норовистая, необъезженная кобылица. Более чем достаточно, чтобы поднять самолюбие Василия на должную высоту. Ведь каждому мужику приятно считать себя этаким сексуальным гигантом, при виде которого женщины млеют.