Виктор Иванников - Чужбина

Вот в такую страну и возвратился Карим. Его городок Каттакурган — центр одноименного района — находился в семидесяти километрах от Самарканда, на берегу Каттакурганского водохранилища, с населением менее ста тысяч. Он ранее давал довольно спокойную жизнь своим жителям. Была в нем, до националистического переворота, и промышленность, а также все необходимые учреждения культуры и обеспечения: музей, театр, школы, училища, техникумы, больницы, детские сады. В общем, в нем было то, что нужно для нормальной жизни, только не ленись — работай, учись, живи, воспитывай детей. Центром его, конечно, был градообразующий хлопковый комбинат со своей социальной инфраструктурой: пансионатом, профилакторием, домом культуры, который своим убранством, технической оснащенностью, размерами вполне мог конкурировать со многими областными, и даже столичными центрами. Он, как помнил Карим, никогда не пустовал, был наполнен звонкими голосами детей, музыкой, танцами, пением, художеством и, конечно, спортом. Ни у кого тогда, в Советское время, и в мыслях не было поднять руку на русского учителя, инженера. Наоборот, все были преисполнены глубочайшей благодарностью и уважением к ним. Ведь это они учили их детей многому, в том числе и музыке, хореографии, пению, танцам, рисованию, рукоделию. Именно они давали их детям путевки в жизнь. Это они лечили и их самих и их детишек; это под их руководством жители осваивали профессии, зачастую довольно сложные; это они организовали для них телевидение, выпуск газет и журналов, да и вообще многое другое; их мнение и советы всегда ценились.

То, что увидел Карим, сойдя с поезда, глубоко его потрясло. За исключением комбината, бывшего гордостью города, а сейчас фактически медленно, но неуклонно деградирующего, и железнодорожного вокзала, все остальное уже было разорено до нитки, «либо еле-еле дышало под умным управлением нового крепкого хозяина» — бая. Промышленные, культурные социально ориентированные учреждения были уничтожены. Зато процветали базары, вернее, толкучки — грязные, заплеванные, замусоренные донельзя; шумные, вороватые, всякого фасона, размера ларьки с товарами непонятного и крайне подозрительного, а зачастую опасного производства. Кругом сновали толпы оборванных, грязных, дурно пахнущих нищих, грязь, вонь! А самое главное, что особенного поразило Карима, это «потухшие глаза». Люди были в отчаянии от свалившейся напасти. Русских лиц, которых в его бытность в нем было немало, теперь он не увидел вообще. И среди этой, вконец обнищавшей, толпы мелькали роскошные зарубежные машины новых бандитствующих хозяйчиков, подручных всесильного в городе бая. И это не преувеличение — бандитствующие! Каждый, у кого оказывалась возможность поиметь, украсть, ограбить — стремился окружить себя кучкой вооруженных, горластых, жестоких молодых парней, вставших на этот путь от безисходности. В нем, в этом кошмарном сонмище, явственно прочитывалось:

— В этом городе отныне правит не закон, а прихоть и мнение его главного хозяина и нанятых им прихлебателей и подручных. Нарушение или сомнение в каком-либо указании бая каралось быстро и жестоко! Все об этом знали, так как такие расправы могли совершаться и «прилюдно». Все силовые структуры, в том числе и воинская часть, вернее, ее верхушка, «смотрели в рот» этой нелюди, кормились с его руки и потихоньку сколачивали на этом верноподданичестве свое благосостояние. До остального народа им попросту не было никаких дел.

Карим сразу же ощутил «все прелести» установленного баем порядка. По дороге в гостиницу его дважды, почти не таясь, пытались обокрасть. Первому вору он вывернул руку, хотел было поступить по старым обычаям, искалечить этого урода так, чтобы тот больше уже никогда не смог лезть к другому в карман, но, взглянув ему в глаза, плюнул, отшвырнул и пошел дальше. Это были глаза типичного наркомана. Его место занял точно такой же наркоман. С ним Карим не церемонился — развернул его за схваченную руку и так пнул, что тот на четвереньках проскакал до какого-то ларька и врезался в него под истошные крики и ругательства владельца этого торгового заведения.

В гостинице услужливый портье тут же убрал вывеску «Мест нет», начал предлагать: номер люкс; девочек, а если уважаемый гость пожелает, то и девственницу, ну уж если у него другие интересы, то мальчиков; наркотики разных сортов и прочие наипривлекательнейшие вещи. Карим мрачно поглядел на портье, от всех предложений, кроме номера, отказался, но потребовал сначала осмотреть предлагаемый люкс. Тот кивнул, и тут же из угла вышел мужчина, мрачноватый, одетый в заношенные, но все-таки стираные и глаженые рубашку и светлые брюки. Его лицо показалось Кариму знакомым. И все время, пока тот водил его по указанным портье номерам, он все пытался вспомнить: где же они пересекались? И только когда они спустились вниз к регистрационной стойке, вспомнил: «мусульманский батальон, штурмовавший, казавшуюся неприступной, по крайней мере, так утверждали «захлебывающиеся в собственных слюнях» зарубежные СМИ, горную крепость моджахедов Тора-Бора. Ему, вернее команде Деда, пришлось проводить разведку этой крепости и снятие наблюдателей перед атакой батальона. Вот там-то он и видел этого мужчину. Выполнив свою задачу, мужчина, все такой же мрачный, вернулся на свое кресло под почти засохшей пальмой Карим оплатил выбранный номер, прошел к мужчине и попросил его помочь устроиться. Тот все также мрачно, молча, поднялся с кресла и пошел за ним. В номере служитель принялся раздвигать шторы, включать разные светильники, телевизор, холодильник, регулировать температуры воды и так далее. Карим, усевшись в кресло, наблюдал за ним, не вмешиваясь и не спрашивая. Когда тот кончил, недоуменно посматривая на молчащего хозяина номера, Карим встал, полез в сумку, достал фляжку, которую всегда брал их командир, уходя на задание. Фляжка досталась ему от команды в память о них, их Учителе — наставнике и боевом братстве. Он молча отвинтил крышку, наполнил ее содержимым фляжки, протянул со словами: