Сергей Майдуков: Смертельный капкан

Дом, сложенный из белого кирпича, четко выделялся на фоне сада, слившегося в сплошное темное нагромождение кустов и деревьев. Вдоль дорожки виднелся зеленый удав шланга. Возле окаменелой кучи песка ржавел трехколесный велосипед. Из железной бочки на углу тянуло болотной гнилью. На втором этаже уютно светилось окно, до половины затянутое пожелтевшими газетами.

Пройдя под аркадой дикого винограда, Туманов ступил на крыльцо и увидел, что дверь приоткрыта.

— Встречай, Юрка!

Потянув дверь на себя, Туманов вошел в дом и очутился в помещении, представляющем собой гибрид веранды с кухней. Обе комнаты зияли чернотой дверных проемов, но сверху брезжил свет.

— Юра-а? Это я.

Туманов шагнул к узкой, неестественно выгнутой лестнице, круто уходящей вверх. Подниматься туда решительно не хотелось. Почему Никольников не отзывается? Неужели действительно дрыхнет, как язвительно предположила Алла? Или он умышленно хранит молчание?

Ни с того ни с сего Туманов вспомнил про ружье, хранящееся на втором этаже, в комнате, служившей Никольникову кабинетом. Ружье было пневматическое, но очень мощное, пробивающее лист фанеры с десяти шагов. А что, если оно сейчас находится в руках хозяина, молча дожидающегося гостя? На столе — пара пустых бутылок и консервная банка, набитая окурками. Глаза Никольникова воспаленные, красные, будто светящиеся изнутри…

Туманов увидел это все так явственно, что, поднимаясь по ступеням, еще дважды окликнул друга. Почему-то ему казалось очень важным услышать его голос до того, как они встретятся лицом к лицу.

Вспомнилось, как они со Светланой встречали Никольникова из армии. Стояли на перроне, радостно скалились, а в душе боялись разоблачения. Этот страх преследовал их всю жизнь. Перепихнулись они всего-то раз пять или шесть, а угрызения совести остались навсегда. Каждый раз, встречаясь с другом, Туманов ждал, что тот прочтет что-то в его взгляде, разгадает фальшивые нотки в его голосе. С годами это ощущение притупилось и почти стерлось, но вот теперь вдруг проявилось с новой силой, заставляя напрягаться, потеть и настраиваться на худшее.

«Лучше бы я сюда не приезжал», — мелькнула мысль.

Она потом еще неоднократно приходила Туманову в голову, как бы издеваясь над ним и напоминая о сделанном выборе.

— Юра?

Пригнувшись под крутым скосом потолка, Туманов сделал два шага вперед и выпрямился. Он стоял в почти пустой комнате с рулонами старых ковров, дурацким проигрывателем на крашеной тумбочке и прочим хламом подобного рода. Свет, вырывающийся из кабинета, падал ярким прямоугольником на серый потертый ковер с черно-белым узором. Ступив на него, Туманов увидел Никольникова.

Он сидел на крутящемся креслице, уронив голову на письменный стол с пестрым коллажем под стеклом. Ружья рядом не было, только разобранная бамбуковая удочка валялась на полу. Вокруг настольной лампы с оранжевым абажуром роилась ночная мошкара, сквозь открытую форточку тянуло свежестью и сыростью.

— Скатерть белая залита вином, — пробормотал Туманов, приближаясь. — Все гусары спят беспробудным сном…

Он взял Никольникова за обмякшие плечи, приподнял и встряхнул. Поникшая голова пьяно мотнулась от плеча к плечу, но не поднялась.

— Лишь один не спит, пьет шампанское, — продекламировал Туманов, выискивая взглядом бутылку или стакан, — по обычаю по гусарскому… Ну, просыпайся уже. Ты что, набрался?

Продолжая держать друга за плечи, чтобы не позволить ему опять свалиться на стол, Туманов нахмурился. Допустим, Никольников выпил лишнего и отправил СМС сдуру или от скуки. Тогда почему мобильника не видно? Он ведь, по идее, должен лежать у Юрки под рукой. И нигде не наблюдалось какой-нибудь емкости со спиртным. А еще пепельницы, потому что, подвыпив, Никольников непременно должен был дымить, как паровоз.

— Эй! Эй?

Туманов снова встряхнул друга и чуть не уронил на пол. Безвольно раскинувшееся на кресле тело стало сползать вниз; понадобилось немало усилий для того, чтобы заставить его сидеть ровно. Справившись с этой задачей, Туманов развернул Никольникова лицом к себе.

Тишина в доме сделалась такой пронзительной, что жужжание сонной мухи под газетой на окне казалось просто оглушительным. Туманов переступил с ноги на ногу, и шорох собственных подошв заставил его вздрогнуть.

Никольников был мертв. В молодости он гордился своим сходством с Сергеем Есениным, вот и сейчас его вид воскресил в памяти посмертные снимки поэта. Седой кудрявый чубчик на одутловатом, страдальчески искаженном лице смотрелся глупо и кощунственно. В углу обиженно выпяченных губ выступила капля, похожая на раздавленную смородину. Один глаз был крепко зажмурен, а второй с упреком поглядывал на Туманова из-под приоткрытого века. Руки бессильно свисали, почти касаясь пола, колени были широко расставлены, но в позе Никольникова не ощущалось расслабленности. Задравшаяся футболка обнажила волосатый выпуклый живот с потеками крови. А из груди покойника торчал деревянный черенок кухонного ножа с круглыми блестящими заклепками. Точно таким же пользовался Туманов, когда разделывал дома мясо.