Дмитрий Стародубцев - Сильвин из Сильфона

Сильвин. Я был бы рад. Хотя мне все равно. Меня, в принципе, больше интересует, зачем вы вообще меня выкрали у Германа?

При этих словах Сильвин впился слезливым глазом в широкое лицо толстяка, надеясь воспользоваться своими волшебными способностями и что-нибудь вынюхать, но неожиданно встретил настолько живой, сердечный взгляд, в такой степени насыщенный эмоциональными оттенками, что не смог проникнуть сквозь его плотную, почти материальную структуру. Далее он заметил, что взгляд Большого человека не только озарен всяческими личными талантами, но и излучает необъяснимый, почти библейский свет, и еще непостижимо притягивает, околдовывает, успокаивает и безраздельно властвует. В ту же секунду Сильвин поймал себя на обескураживающей мысли, что эти удивительные глаза напоминают ему глаза не кого-нибудь, а самого Иисуса, какими он их себе всегда представлял. Хозяин кабинета — внешне полная противоположность этого Бога, но глаза! — сколько в них было силы, сколько страсти, сколько всепоглощающей доброты! Сильвин теперь не мог называть его иначе, как Иисусом.

Иисус. К чему лишние вопросы, мой друг? Ты и сам, наверное, обо всем великолепно догадался. Мы знаем о твоем необыкновенном даре и желаем, чтобы ты нам помог с получением некой, очень важной информации.

Сильвин. Дар? О чем вы говорите? Я самый обыкновенный человек, инвалид, как видите.

Иисус. Ха! И что же ты делал в роскошном особняке в центре города? Или у нас все инвалиды живут в старинных дворцах?

Сильвин. Нет, я просто родственник Германа.

Иисус. Морочить нас, мой друг — весьма бесперспективное занятие. Ты такой же ему родственник, как я — японскому императору. Герман — грязный бандит, и ты находился у него в насильственном услужении. Может быть, не по собственной воле, но ты помогал ему стяжать злато, грабить и убивать. Бедный город — Сильфон, как ты его называешь, — сколько же он натерпелся этого наихудшего из злодеев!

И Иисус извлек из-под бумаг большую черную тетрадь. Сильвин узнал свой прежний дневник, который с подачи погибшего от руки Германа Капитана был украден слабовольным Любимчиком и передан за хорошее вознаграждение столичным.

Значит… значит хозяин этого кабинета, этот большой человек с трехуровневым подбородком и глазами бога и есть главарь знаменитой преступной группировки?

А вот и красная тетрадь, та самая, которую у Сильвина отняли, когда он очутился в водопроводном колодце.

Иисус. Что тут у нас? Посмотрим:

…Так вот, при помощи новых очков Сильвин внезапно увидел в воспаленных, глазах Капитана всю его душу — неожиданно мелкую, мечущуюся, лживую, существующую лишь скучными инстинктами…

Или вот еще:

… В данную минуту Герман был счастлив и думал о том, как ловк. Но скрыл от своих друзей часть доходов с продажи девочек. Но его радость все же подтачивали два обстоятельства: внезапно ставшее очевидным лидерство Капитана, который, если так дальше пойдет, может перехватить инициативу, и недовольство столичных, которые вот уже несколько раз серьезно предупреждали Германа, чтобы он не вставал на их пути…

Достаточно или продолжить?

Сильвин. Достаточно. Что вы хотите?

Иисус. Мы хотим, чтобы твои телепатические способности послужили, в конце концов, людям во благо. Мы хотим при помощи твоих ошеломительных возможностей поставить городу хорошую клизму очистить его от скверны, промыть ему мозги, превратить в цветущий оазис, в самый красивый и благодатный город на свете. Твой долг гражданина и христианина помочь нам в этом благороднейшем деле. Потворствуя Герману, ты немало согрешил, но, помогая нам, несомненно, искупишь свои грехи.

Сильвин. Но разве вы чем-то отличаетесь от Германа? Ведь, насколько я понимаю, вы и есть столичные?

Иисус. Да, люди иногда так нас называют. Намекая на то, что мы родом из столицы — пришлые, как говорится. Но мы вовсе не Коза ностра, не русская мафия и не якудза, как принято считать, благодаря многочисленным слухам, которые распускают наши конкуренты. Скорее, финансово-промышленная группа. Если нам и приходится иной раз нарушать законы, то только потому, что эти самые законы никуда не годятся и чаще преступника защищают, чем радеют о его неминуемом наказании…

И Иисус ударился в сложносочиненные рассуждения о расхожих человеческих заблуждениях, о добре и зле, о призрачных гранях, которые иной раз отделяют хороший поступок от плохого, и о Преступлении и Наказании, с точки зрения известного русского писателя Достоевского и его собственной. Вскоре от его нравоучительного тона и особой манеры говорить запахло ладаном, а над его головой закружились очаровательные пупсы-ангелы.