Дмитрий Стародубцев - Сильвин из Сильфона

Вскоре Герман добился новых потрясающих результатов и стал одним из самых авторитетных людей города. Проституция, которая теперь была распределена между мелкими сутенерами, выплачивающими оброк, отошла на второй план, он сооружал торговые павильоны, открывал ювелирные магазины и приобретал предприятия, скупал по номинальным ценам земли пригорода, приватизировал грязелечебницы, которыми так славился Сильфон. Он отнял у зазевавшегося предпринимателя доходное казино, занялся двусмысленным модельным бизнесом, где особое внимание уделял девочкам-подросткам; кроме этого, договорившись с миграционными службами, подмял под себя весь рынок нелегальной рабочей силы Сильфона, так что ни одна фабрика не могла запуститься, ни одно строительство не могло начаться без того, чтобы хозяева дела не пришли к Герману на поклон. Он крепко держал штурвал, попыхивая ядреной сигаретой; помимо особой жестокости, его отличала известного происхождения дальнозоркость, еще хороший дриблинг и, главное, отменное пищеварение. Его всеядный желудок вполоборота перемалывал любой жирный кусок, в его толстую кишку вмещалось столько дерьма, сколько не вырабатывали все вместе, даже депутаты городского законодательного собрания.

Однажды Сильвин мылся в ванной, утопая в клубах водяного пара и фыркая гиппопотамом, когда над ним, не прикрытая даже фиговым листком, нависла пунцовая морда чудовища, в котором он с трудом признал главаря коммандос Германа. Сильвину было запрещено запираться в ванной комнате, поэтому Герман, бесстыдно ворвавшись, застал своего соседа за довольно странным занятием: тот играл в бумажный гидросамолет, который на днях вырезал из детского журнала и склеил, — хотя на самом деле не мог не думать о Мармеладке, с которой предстояло провести очередную легкомысленную ночь. Герман андрологом внимательно осмотрел голого Сильвина и кощунственно ухмыльнулся каким-то своим открытиям. На Сильвина накатило чувство клаустрофобии, мышцы лица будто склеились, коленки навязчиво затряслись.

Герман. Освободи ванну, авианосец ты наш. Мне надо срочно деньги отмыть.

Сильвин. Отмыть? Разве деньги отмывают в ванной?

Герман. А где еще? Тебе сорок секунд испариться, время пошло!

Сильвин не знал точно, как отмывают деньги, поэтому позволил себе проявить любопытство и, с запасом уложившись в обозначенный норматив, не спешил возвращаться в свою комнату. Герман между тем притащил две огромных коробки из-под музыкальной аппаратуры, наполненные отнюдь не деньгами, а какими-то официальными бумагами, вывалил их в чугунное корыто ванной и поджег своей золотой зажигалкой. Документы вспыхнули, лиловое пламя лизнуло зеркало облицовочной плитки и на нем выступила слеза, по краям ванной поползли коричневые подтеки. Сильвин из-за плеча Германа заворожено наблюдал, как копоть эффектно тонирует светлый потолок, как, обдаваемые жаром, желтеют и съеживаются листки, как огонь, поймав кураж, пожирает печати и подписи, уничтожая договора, фирмы, людей, целую эпоху из жизни Германа.

Сильвин почему-то развеселился, ему представилось, что он шаман, которому предстоит станцевать у костра свой ритуальный танец. Герман отлучился за сигаретой, и Сильвин действительно схватил швабру, перевернул ее мочалом вверх и бросился в разнузданный пляс. Он быстро привел себя в состояние экстаза; вскоре, под воздействием магии его чар, дух огня встрепенулся, явив всклокоченную физию и воскуренный взгляд, и неожиданно сказал сентиментальным человеческим голосом: У вы, сжечь прошлое невозможно — оно бессмертно, и только оно порождает будущее, причем, по законам природы, себе подобное.

Герман. Швабру к ноге! Успокойся, все кончено.

Сильвин. А где же деньги, которые ты собирался отмывать?

Герман. Дубина, это же просто так говорят. Для начала я уничтожил бумаги, которые проливают свет на происхождение моих капиталов. Скоро мне изготовят новые документы — и все: деньги — аля-улю — отмыты!

Сильвин. Понятно. Но… ты же здесь все испортил. Как мы теперь будем мыться?

Герман. Чепуха, мы все равно отсюда съезжаем.

Сильвин. М-м?

На следующий день, около полудня Сильвин, мучаясь в тоске из-за отсутствия Мармеладки, которую первый раз за все время пребывания в Сильфоне отпустили на две недели домой, прирос к зеркалу и сверлил взглядом свой глаз, тщетно пытаясь в нем, по аналогии с глазами других людей, увидеть свое будущее. Тут заглянул озабоченный Герман, как обычно под допингом, и приказал собираться.