Валерий Горшков - Принц воров

Гроза в квартире намечалась нешуточная, стали даже высказываться мысли о том, не продался ли Червонец «красным». Разговоры эти мгновенно пресек Крюк. Осадив высказавшего эту мысль Вагона резким выкриком, он встал со стула и вышел в центр комнаты.

— Базарим?! Это Червонец-то продался?! — Он осмотрел бандитов гневным взглядом. — У кого в «хлеборезке» мандавошки завелись?! Червонца невозможно заставить продаться! Кто-то сомневается в этом?

Возражений не было, не было желающих дать положительный ответ и на последний вопрос. Однако напряжение в трехкомнатной квартире на окраине Питера продолжало нарастать, и наконец наступил день, когда оно достигло максимума.

Утром шестого дня Червонец куда-то убыл, поручив Крюку присматривать за бандой, и вернулся лишь с наступлением темноты. Находясь у себя в углу с мешком, набитым купюрами банка СССР, Корсак понял, что наступает час «Ч». В военной практике этим временем обозначается время, когда штурмующие подразделения пересекают вражескую линию обороны. Проще говоря, это тот момент, когда одна нога бойца Красной Армии находится на бруствере вражеского окопа, а вторая уже перенесена через него. Вспоминая дни, проведенные в учебном лагере «стерхов», Слава не без улыбки вспоминал тот момент, когда преподаватель тактики майор Краснов объяснял эту ситуацию и половина курсантов не могла взять в толк — что за ноги и какая на каком бруствере. Краснов невероятно обозлился и со свойственным ему прохладным юмором объяснил момент так, что все поняли: «Час «Ч», бестолковые птицы, это когда яйца бойца Красной Армии зависают над каской неприятеля, засевшего в окопе!». Час «Ч» — момент истины.

К этому дню Слава выдохся и сам. Понимая, что Червонец имеет над ним власть лишь по одной причине, имя которой — жена и сын, Корсак решился на отчаянный шаг. Если бы он знал, где сейчас находится Света с сыном, он уже давно ушел бы из банды, оставив за своей спиной столько трупов, сколько живых встанет на его пути. Но куда идти?! О местонахождении семьи знает лишь Червонец и, быть может, Крюк — такой же подонок, как и его шеф. Недаром, уходя поутру в город, Червонец оставляет Крюка с бандой безо всяких опасений. Значит, доверяет, значит, уверен, что Крюк не поведется на уговоры и не упорхнет из клетки вместе с другими в сторону Хромовского кладбища! Получается, что в Червонце еще живо нечто, позволяющее ему верить в человека. Однако сообщить Славе адрес, где содержатся дорогие ему люди, даже под честное слово, для Червонца равносильно дать разрешение своим людям отлучиться в город и вернуться в квартиру к девяти часам вечера. Под то же честное слово. Червонец — мерзавец, но не идиот. И он прекрасно понимает, что Слава, получив адрес семьи, исчезнет так же быстро, как исчезнут его люди вместе с кладом Святого.

О, если бы выйти в город и, пусть на свой страх и риск, встретить там кого-то, кому можно подать знак…

На пятый день ожидания Ярослав находился почти в панике: какой знак?! кого встретить?! и что за задание можно дать этому первому встречному знакомому?!

«Приведи НКВД по адресу такому-то»?

Но нужно было что-то делать, он не слышал голоса Светы и Леньки уже неделю, и с каждым днем в его сознание начинало закрадываться подозрение, что… их голоса он не услышит уже никогда. Слава, бывший офицер войсковой разведки, диверсант, привыкший выжидать сутками, начинал терять терпение, едва перестал ощущать своей спиной линию фронта. Фронт стал другим. Невидимым, более жестоким и опасным, даже более опасным и невидимым, чем тогда, в Аргентине, когда из сотен неизвестных ему лиц нужно было распознать двоих нацистов, военных преступников. Вычленить их из толпы и уничтожить. Тогда было легче, потому что рядом был Сомов-Соммер — отец Светы и дед Леньки… Сейчас же Слава был один.

В каждом отрицательном моменте нужно выделять положительное начало и делать ставку на него, как на первооснову — это девиз не только оптимистов, но и разведчиков, находящихся на грани провала. А еще — девиз людей, не желающих умирать и наблюдать при этом, как умирают дорогие им люди…

— Червонец, — обратился к вору Ярослав, когда на исходе шестого дня тот снова прибыл в квартиру, — мы можем поговорить?

Ни слова не говоря, тот скинул с головы кепку, метнул ее на вешалку в коридоре и молча прошел на кухню. С некоторых пор этот уголок в квартире превратился в некую исповедальню, куда отправлялись разговаривать все, кто не принимал участия во всеобщей спячке или игре в карты. Там же Червонец откровенничал с Крюком, там же готовилась пища. Впрочем, слово «готовка» в данном случае неуместно, потому что процесс вскрытия консервных банок финками и нарезка колбасы и хлеба являться приготовлением пищи не могут априори.