Валерий Горшков - Принц воров

Здоровьем Морфий обладал отменным, мог на спор согнуть меж пальцев гвоздь-двухсотку, но бегать никогда не любил из-за излишка веса, которым его наградила, наряду с силой, природа. Проковыляв по кладбищу несколько десятков метров, он услышал за спиной стрельбу и рухнул меж двух покосившихся крестов.

— Жопа… полная жопа… — констатировал он, рывком поднялся и побежал к забору, как горбун. В тот момент, когда ракета, потрескивая и освещая кладбище мертвенным светом, опускалась в лес, а друзья его созерцали развалившуюся голову Бори, Морфий несколько раз успел сунуть руку в свой мешок. И теперь, благодаря такому самоотверженному решению, в карманах его гремели золотой браслет, колье, усыпанное алмазами, пригоршня каких-то монет неправильной формы и прочая дребедень, рассматривать которую не было никакой возможности.

У забора его встретили двое. Поняв, что выбежал не туда, куда следует, Морфий развернулся на сто восемьдесят градусов и побежал обратно на кладбище. Сообразив, что поступает неправильно, он развернулся еще раз, а потому не было ничего удивительного в том, что он снова увидел неприятные пятнистые силуэты. Оба благополучно перемахнули через забор, торопясь к бандиту, и в этот момент Морфий окончательно заблудился в беспорядке собственных мыслей. Слыша за спиной отчаянный вопль Бени Заики «Н-не надо! Н-не надо!..», он напрягся, заорал что было мочи и ринулся на врага.

Приняли его по всем правилам диверсионного искусства. Наука работать в тесном контакте с противником имеет свои правила, нарушать которые не следует ни при каких обстоятельствах. И сам факт, что эти двое бывших офицеров разведподразделений прошли всю войну и остались живы, свидетельствовал о том, что правила эти не нарушались ими ни разу.

Морфий очень удивился, когда вместо удара о две пятнистых груди его тело встретило зияющую пустоту. И тут же рухнул на колени, не понимая, почему такое может произойти. Его никто не бил, ему не ломали ноги и руки… а он стоял на коленях и только сейчас начинал чувствовать разрезающую душу боль в том месте, где икроножные мышцы соприкасаются с задними мышцами бедра…

Когда стало ясно, что можно обойтись без стрельбы, а опытный разведчик понимает такой момент сразу, оба офицера «Урагана» отклонились от таранящего их тела, присели и провернулись на месте…

У каждого из них в правой руке сверкал освещаемый солнцем нож, и было непонятно, отчего сияющее лезвие вдруг заблестело красным цветом. Если бы не капающая с лезвий кровь, можно было бы запросто подумать о том, что в лезвиях отражается садящееся за лес рубиновое солнце…

Не чувствуя своих ног, словно меж ними разорвалась связь, Морфий завалился на бок. К нему подходили двое, и блеск их ножей будоражил сознание жулика…

— Не надо, — вспоминая с ужасом крик Бени Заики, попросил Морфий. Уже не в силах терпеть боль, он изогнулся и посмотрел на свои ноги. Ужаснувшись тому, что увидел, Морфий наконец-то понял, чем разведка отличается от НКВД. В разведке режут сразу, не довозя до камеры. Он мог бы передать эту мысль Курилке, но тот все равно не воспринял бы ее адекватно. Из вспоротой артерии на шее Курилки только что вышла вся кровь, и он, засыпая, видел дом в Мытищах. Выстроенный еще до войны, он был самым красивым в поселке…

— Жилы… — шептал двоим пятнистым Морфий и указывал дрожащим пальцем на хлещущие из-под колен ручьи. — Жилы перерезаны…

И очень обрадовался, когда с ним остался один, а второй побежал куда-то по делам. Значит, его еще могут спасти. Ноги можно перетянуть. Суд — ерунда. Что ему вменят — вооруженную банду? И слава богу. Никого не успев убить, он получит не больше двадцати. А кто-то говорил, кажется, еврей-ювелир, живущий неподалеку от Эрмитажа, что в шестьдесят жизнь только начинается. Ему-то Морфий и хотел отнести побрякушки из мешка…

— Сухожилия, — поправил пятнистый и ловко проверил тело раненого хлопками по одежде. — Где «плетка»? [14] Огнестрельное оружие ( вор. ).

— У меня такого срама, начальник, отродясь не бывало, — тихим от слабости голосом заверил Морфий.

— «Перо»?

— На фуя вокзальному вору «перо»?!

— Уж лучше бы ты этого не говорил, — проскрежетал пятнистый, бросая на живот Морфия перевязочный пакет. — Едва вспомню, как мать на Казанском в тридцать восьмом обнесли, глотки хочется резать таким, как ты, направо и налево… Никуда не уходи, — пошутил он в отместку и растаял в ночи.

Морфий обрадовался, но, когда понял, что от малейшего движения может потерять сознание, заплакал. Грыз зубами, рвал трескучую обертку на подаренном бинте, перетягивал ноги и плакал от бессилия и той напасти, что свалилась на него внезапно и беспощадно…