Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

– Чтобы ты не рвался в комнату Натали, – буркнула она сердито.

– Но я по-прежнему туда стремлюсь. Всей душой.

– И совершенно напрасно. Нет там кассеты. Ты ведь ее ищешь?

– Так ты знала? – опешил я.

– Тоже мне, военная тайна! – Она фыркнула.

– Но…

– Все! Сейчас я не могу сказать тебе больше, чем уже сказала. Поговорим ночью. Я приду к тебе, жди.

С этими словами она ловко вырвала руку и быстро пошла к двери, не оглянувшись на меня ни разу. Почему-то я поверил, что на этот раз она меня не обманывает. Но вместе с тем во мне росла уверенность, что ночью я ее в своей комнате не увижу. Пытаясь как-то увязать две эти противоречивые мысли, я еще долго стоял на месте.

В импровизированном очаге пылало пламя, которое выглядело значительно бледнее, чем совершенно фантастический закат, расцветивший небо и далекие облака. Никакой «Кодак» не смог бы передать разнообразие красок и оттенков, щедро выплеснутых природой на гигантский холст, раскинувшийся от горизонта до горизонта, насколько хватал глаз. Когда я смотрел на это удивительное небо, у меня захватывало дух от восторга. А когда я пытался вообразить, сколько закатов отпылало над землей до моего рождения и сколько их еще будет после моего исчезновения, я чувствовал себя маленьким мальчиком, пытающимся разгадать смысл вечности и бесконечности. Взрослому человеку лучше не задаваться этими вопросами слишком серьезно, иначе можно запросто сойти с ума. От созерцания одного-единственного величавого заката и сознания своей ничтожности в сравнении с ним.

Всякий раз, переводя взгляд с небес на публику, собравшуюся передо мной, я все сильнее и сильнее подозревал, что мир и населяющих его людей придумали два совершенно незнакомых друг с другом создателя.

Две подвыпившие балетные дивы плюс не до конца протрезвевший, но еще не набравшийся под завязку Дубов со вставшей дыбом седой шевелюрой – этого зрелища было вполне достаточно, чтобы вообще удариться в атеизм и заинтересоваться теорией происхождения человека от обезьяны. Хорошо еще, если не от самой безмозглой мартышки или какого-нибудь бабуина.

Та особа, которую я окрестил Белоснежкой, умудрялась сидеть на шатком пластмассовом стуле с таким развязным видом, словно находилась на приеме у дружка-гинеколога. Зато ее смуглая товарка под кодовым псевдонимом Золушка плотно сжимала коленки, установив ступни в столь замысловатой балетной позиции, что они казались безнадежно вывихнутыми. Устроившийся между ними Дубов с перепачканной сажей физиономией воинственно орудовал самой настоящей фехтовальной шпагой, на гибкий клинок которой был насажен кусок полусырого кровоточащего мяса. Такими же своеобразными вертелами были вооружены все четыре участника пирушки, включая меня. По странной прихоти хозяина дома сама пирушка называлась поминками, а шпаги заменяли нам шампуры.

Дубов как раз рассказывал про какое-то юношеское спортивное общество, спонсором которого он являлся, но внятно говорить ему мешал непрожеванный кусок горячей свинины, поэтому я его почти не слушал. Я просто ждал ночи. Очень хотелось верить, что Ириша что-то сумеет мне объяснить, а я сумею ее понять. Я еще надеялся убедить ее вернуть мне кассету. Других причин торчать в этом зверинце у меня не имелось.

Пикник был устроен на порядком вытоптанном газоне, куда дубовские холуи снесли камни для очага, дрова, стулья, столики, посуду, ящики с бутылками, сумки с разнообразной снедью. Кое-как проспавшийся Дубов добрался сюда самостоятельно, но ближе к ночи его телохранителям должна была найтись непыльная работенка по транспортировке босса в обратном направлении. Жаль, что не вперед ногами, очень жаль.

Двое прохаживались неподалеку с портативными рациями в руках и раздували ноздри каждый раз, когда ветерок гнал дым и запахи застолья в их сторону. Остальных охранников я не видел, но не сомневался, что они исправно несут службу на подходах к дому. Я заранее их не любил – всех скопом и каждого по отдельности. Их присутствие здорово осложняло мой побег.

Я уже твердо решил уйти на рассвете, с кассетой или без. В худшем случае я мог сделать анонимное сообщение в соответствующие службы, и уповать на то, что после этого к Дубову и его воинству присмотрятся повнимательнее. Что потом? Потом мне останется только ежедневно включать программы новостей и с замиранием сердца ждать, не покажут ли в них репортаж с места новой трагедии. Сколько могло продлиться это тягостное ожидание? Да, может быть, всю оставшуюся жизнь.