Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

– Вот что, – сказал я, – давай перенесем нашу беседу на потом. Сама понимаешь, после всего, что со мной приключилось за неполные сутки, у меня голова кругом идет.

– Договорились. – Ириша кивнула. – Сейчас я пойду разбужу отца и велю ему тебя освободить. Есть хочешь?

– Нарезку по-афгански? – саркастически осведомился я.

– Забудь. Не собиралась я тебя увечить. Просто пугала.

– А щупала меня тогда зачем? Из женского любопытства?

– Говорю тебе: забудь! – Ириша повысила голос и притопнула ногой так, что комната слегка вздрогнула. Ее будущему супругу можно было только посочувствовать. Вместе с его родней.

– Все, все! – заблажил я с притворным ужасом. – Слушаюсь и повинуюсь.

– Так-то лучше, – сказала Ириша, и по ее лицу было заметно, что ей и в самом деле нравится, когда перед ней лебезят. – Таким ты мне больше нравишься. Не разочаруй меня, Бодров. Как следует обдумай мое предложение. И держись подальше от Марка с Натали. Слышал поговорку, что муж и жена – одна сатана? Так это про них сказано.

Произнеся это напутствие, она величественно удалилась, а я остался размышлять о роли писателя в современном обществе. В свете последних событий роль эта вырисовывалась совсем незавидная.

Дубов аккуратно водрузил на ломтик прожаренного хлебца лепесток желтого сыра, мазнул его маслом, накрыл ломтиком сыра оранжевого, опять умаслил, затем добавил поверх несколько мазков рубинового джема и стал любоваться творением рук своих.

– Где Натали? – спросил он, поворачивая бутерброд то так, то эдак. – Я ей тысячу раз говорил, что здесь принято завтракать в семейном кругу!

Бросив взгляд на часы, я подумал, что половина клана Дубовых уже давно заработала бы гастрит, если бы каждый раз дожидалась полудня, чтобы заморить червячка. Рак самого главы семейства вполне мог быть вызван такой безалаберностью. А еще повышенной нервозностью, которая сквозила в каждой его фразе, в каждом жесте.

– Марк! – прикрикнул Дубов. – Был задан вопрос!

Застигнутый врасплох отпрыск с натугой проглотил сложное ассорти, которым успел набить рот, и приготовился отвечать, когда раздался голос опередившей его Ириши:

– У Натали критические дни, папа.

Представив, как выглядит сейчас лицо ее бедной родственницы, я подумал, что лучшего определения такому состоянию не подберешь.

– Ее не в баню пригласили! – сердито сказал Дубов, собравшись откусить добрую половину своего навороченного хлебца. – Могла бы посидеть за общим столом, не велика барыня.

– Пусть уж лучше отдыхает наша красавица, – возразила Ириша. – Во время менструации она становится настоящей истеричкой. А кровь из нее хлещет, как из зарезанной свиньи.

В тот же миг дубовский бутерброд, теряя на ходу слой за слоем, улетел из беседки в неведомые дали.

– На кой хрен мне нужны эти подробности! – рявкнул его создатель. – И без них тошно! Дадут мне когда-нибудь в этом доме поесть по-человечески?

Все, кто находился за столом, включая меня, настороженно притихли, лишь телефонная трубка жалобно верещала в кармане белого дубовского пиджака, болтающегося на спинке стула. Аппарат начинал пиликать каждые пять минут, но хозяин игнорировал его призывы.

Его настойчивое попискивание еще больше подчеркивало всеобщее напряжение, незримо витавшее в беседке вперемешку со зноем и духотой. Дубов сопел и поглядывал на присутствующих взглядом дебошира, выискивающего любой незначительный повод, чтобы к кому-нибудь придраться. Референт Геша оставил в покое еще довольно высокую горку блинов, к которой теперь не решался прикоснуться, и делал вид, что тщательно промокает усишки салфеткой, хотя для этого было бы вполне достаточно провести под носом кончиком мизинца. Марк развернул свою лихую бейсболку козырьком вперед, пряча глаза. Я цедил остывший кофе и не оторвался от чашки, даже когда добрался почти до самой гущи, неприятно захрустевшей на зубах. Одна лишь Ириша держалась непринужденно.

– Не надо было вчера мешать все напитки подряд, вот и не было бы сегодня тошно, – нравоучительно сказала она, когда молчание сделалось невыносимым.

– Учить меня будешь! – буркнул Дубов, но уже только притворяясь разгневанным. Если Ириша бесспорно являлась папиной дочкой, то ему подходило определение «дочкин папа». С отвращением выцедив стакан томатного сока, он признал: – Вообще-то в чем-то ты права, Ириша. Перебрал я вчера. На гостя вот напрасно накинулся… Обижаешься на меня, писатель?