Владимир Шитов - Схватка оборотней

Увидев, что Рыба хочет что-то сказать, Савельевич, подняв руку, остановил его и предупредил: — Меня не надо перебивать, бакланить с тобой я не намерен. У тебя до хрена осталось, на что можно пожить, не считая дома и машины, не мешай и нам отвести свои души.

— Не многовато ли вы грабанули для отвода своих грешных душ? Не подавитесь ли? — ехидно спросил Рыба.

— В последний раз предупреждаю: не перебивай меня, не буди во мне зверя, — с угрозой в голосе прорычал Савельевич.

Он приблизился к Рыбе и резко выкинул вперед правую руку с раздвоенными пальцами, как бы пытаясь выколоть Рыбе глаза, но это было движение на испуг, не больше.

Рыба дернулся всем корпусом в сторону, а потом прогнусавил:

— Ограбил до нитки, а теперь еще издеваешься?

— Тебя никто не грабил. Ты сам нашел нужным откупиться от нас. Но учти: от чекистов тебе не откупиться.

— Я такого хама еще не видел, кончай меня пугать и уматывай отсюда, — побагровел Рыба, сорвавшись и забыв об осторожности.

— Ну вот, терпение мое иссякло, а я же тебя предупреждал, — ощерился в злобной гримасе Савельевич.

Рыба и сам понял, что со своими высказываниями ему надо было подождать до лучших времен, но было поздно.

Подойдя к креслу Рыбы, Савельевич приподнял одну его сторону и резко толкнул, отчего оно вместе с Рыбой с сильным грохотом упало на пол.

— Смотри, какой говнистый! — злобно распаляя себя перед беззащитным противником, куражился Савельевич.

— Чего тебе надо от меня? — простонал Рыба, чувствуя сильную боль в ушибленном правом колене.

— Сейчас узнаешь, как мне грубить, мразь вонючая, — выходя в кухню, прорычал Савельевич.

«Неужели он хочет зарезать меня как барана?» — со страхом подумал Рыба, когда Савельевич с самодельным кухонным ножом возвратился в зал.

— Хочешь с перерезанным горлом быть или попросишь у меня свою жизнь, Филипп Иванович? Если будешь плохо просить, могу и не согласиться, — наслаждаясь унижением Рыбы, процедил Савельевич. — Ты пожил уже достаточно, пошли меня подальше, и сразу ад примет тебя в свои объятья, все земные заботы покинут тебя, — прижимая к горлу Рыбы нож, издевался Савельевич.

«Этот псих действительно может меня зарезать», — с животным страхом подумал Рыба, ощутив огромную тягу к жизни, он смирил свою гордыню и выдавил из себя:

— Прости меня, негодяя, я немного погорячился. Я согласен забыть все, что произошло сегодня, но только не мучь меня и оставь в покое.

Рыба не был человеком робкого десятка, даже считал себя смелым, но умирать вот так, связанным, без сопротивления и борьбы, возможной мести в будущем, ему не хотелось.

«За свои унижения я с ним рассчитаюсь потом сполна, ради этого стоит просить у него пощады», — думал он.

— Ладно, я прощаю тебе твою грубость и дарю жизнь. Но чтобы ты не подумал, что имел дело со слюнтяем и мое снисхождение не принял за слабость, я тебе сделаю небольшой душ, — он оправился по-легкому на свою жертву.

«Теперь я все свои желания исполнил», — удовлетворенно подумал Савельевич. Он позволил себе такое глумление над поверженным и беззащитным противником, потому что через неделю выезжал из района на новое место жительства.

Понимая ненужность затянувшегося издевательства, он бросил кухонный нож на пол в самый дальний от Рыбы угол и спросил:

— Тебе моя мысль ясна?

— Хватит унижать меня! Уходи и не испытывай моего терпения! — едва сдерживал ярость Рыба. Он сейчас находился в таком состоянии, когда еще минута издевательства могла, взорвать его, и он, уже не думая о возможных, даже трагических для себя последствиях, мог высказать в адрес обидчика все, что о нем думал — со всем смаком преступного жаргона.

Савельевич, цинично ухмыльнувшись, процедил:

— Ползи, червяк, к своей цели и помни мою доброту.

Взяв чемодан, он не спеша покинул дом и только за воротами снял со своего лица чулок.

Рыба с большим трудом добрался с креслом до кухонного ножа, с помощью которого с неменьшим трудом освободился от пут.

Из тайника в гараже он достал последний из хранимых с войны пистолет марки ТТ с обоймой. Снарядив обойму патронами, зарядил пистолет. Вернувшись в дом, он закрыл входную дверь на запоры, в зале поставил поваленное кресло на прежнее место и, опустившись в него, задумался, пытаясь составить план действий на будущее. Раздумья продолжались и под горячим душем.

«Жаловаться в милицию на грабителей нельзя, так как менты, найдя преступников, через них докопаются до моего прошлого. За помощью к друзьям обращаться рано, значит, пока надо рассчитывать только на себя… Много бы я заплатил за то, чтобы выйти на виновников моего унижения. Уж я сполна получил бы от них удовлетворение», — еще не придумав какое, злорадствовал он.