Александр Шакилов: Каратели

Я всегда виноват… Я был виноват, когда загремел в доблестные вооруженные силы и попал в часть, которую правительство решило отправить к черту на кулички с благородной миротворческой миссией. Но больше всего я провинился, вернувшись домой: буквально на второй день своей новой жизни я заступился за девчонку из соседнего подъезда, которую мутузили почем зря три здоровенных жлоба. Был солнечный день, по улице, отвернувшись, вышагивали толпы прохожих, и только мне показалось, что бить ногами упавшего человека — к тому же женского полу — как-то нехорошо. Пару недель спустя, выслушав прокурора, я понял, что вообще напрасно родился, что мне не место среди нормальных людей. На суд девчонка из соседнего подъезда не явилась, показаний не дала. Адвокат мой разве что не зевал. Я пытался защищаться, но… Кому, скажите, больше доверия: мне, чуть выше среднего роста наглецу с колючим взглядом и руками в татуировках и шрамах по числу зачищенных от повстанцев деревень, или приличному молодому человеку в стильном костюме, юристу по образованию и помощнику депутата городского совета?… Да, я забыл сказать: двое жлобов померли, не доехав до больницы. От острого приступа совести, наверное…

Две пули — два трупа, это на уровне рефлексов. Кем был в прошлом Сидорович, я не знаю, но мыслишки появились. За экономию боеприпасов палачей премируют. Как бы то ни было, но разглядеть пистолет в руке Сидоровича я смог в подробностях — «Макаров». Макса Края удивить практически невозможно, но тут я удивился конкретно. При достатке торгаша надо палить из «пустынного орла» по консервным банкам. Каждый день. Утром и вечером. Значит, мы оба поддерживаем отечественного производителя.

Следующий заряд предназначался мне. Замешкайся я хоть на миг, и пуля проткнула бы мне лоб. Надо отдать должное Сидоровичу, он разил метко, да только и я не так уж прост. Жизнь научила уходить со смертельной траектории до того, как мои извилины на стенах и на полу станут поводом для генеральной уборки.

Я патронов не экономил. В магазине их оставалось девять штук, а значит, еще трех для торгаша не жалко. Там, где меня учили стрелять, вместо мишеней были люди, которым надоело подыхать от СПИДа, бесплатно вламывая на плантациях местного царька.

Что-то такое появилось в глазах торгаша, когда я выдернул из его скрюченных пальцев оружие. Такой же взгляд был у бананового диктатора, когда мы бежали по взлетной полосе, догоняя последний «тюльпан», а обезумевшая от ненависти толпа ломала ограждение аэропорта. Хозяину жизни не нашлось места у нас на борту, и он очень удивился. Сидорович тоже удивился, пялясь на меня, живого и невредимого.

Я обратил внимание, что у него аккуратно обрезанные, полированные ногти. И это почему-то меня разозлило. Два трупа — раз плюнуть, а корчит из себя чистюлю! Каблук моего ботинка раздробил ухоженные пальчики. Теперь у него куда меньше шансов выстрелить мне в спину. Разве что он умеет держать оружие ногами.

Торгаш взревел, как недорезанный вепрь, и поклялся выгрызть мне печень. Улыбаясь, я терпеливо ждал, когда он сообразит, что с каждой секундой в его теле остается все меньше крови и тратить силы на крики — глупо. Он попытается договориться — это точно. Я даже не буду ему угрожать. Пусть сам предложит, пусть принесет мне хабар на хрустальном блюде с не важно какой каемкой.

Весь мир подчиняется лишь одному закону: сожри ближнего своего. И я в этом смысле самый законопослушный гражданин.

— Что тебе надо? — Лицо Сидоровича блестело от пота.

Прямо сейчас он мог отключиться. Или сдохнуть. Но я заставил себя не думать об этом.

— Код замка?

— Да ты ж меня все равно убьешь! — Сидорович, похоже, наивно верил, что безвыходных ситуаций не бывает, надеялся, что еще не все потеряно. Вступив в переговоры, он решил выиграть немного времени.

Оптимизм — это врожденная глупость? Или анестезия?

— Не убью, — соврал я. — Зоной клянусь.

Кривясь от боли, охая и скрипя зубами, он назвал мне цифры кода и подробно объяснил, где расположены ловушки и как их обойти. Его откровенность едва не вызвала у меня слезы умиления. Честность — качество благородное. Стоило вырвать чеку и сунуть гранату под спину Сидоровичу так, чтобы любая попытка пошевелиться гарантировала смерть, — и сразу он стал человеком общительным и откровенным.

Всё-таки я умею ладить с людьми, находя светлое в самых отъявленных негодяях.

Ноутбук и тусклая лампа на громадном столе, тройной сейф в углу и стены, наполовину облицованные болотного цвета плиткой. Обстановка не то чтобы спартанская, но предельно рабочая. Ничего лишнего.