Александр Маркьянов - Период распада (Третья мировая война) Часть 1

В одном из помещений — прямо в помещении, не на улице, а в помещении стоял повстанец… даже не солдат, а пацан с черной повязкой-банданой на голове по виду ему было лет двенадцать-тринадцать, и до него было метров восемьдесят, но майор видел его так же отчетливо, как если бы он стоял прямо напротив него. На пацане была какая-то грязная, замызганная одежда, то ли камуфляж, то ли что-то перешито из камуфляжа, а на плече у него была толстая, зеленая труба, из которой он целился в вертолет спасателей. И было видно — не промахнется…

— Ракета! — крикнул майор, но было уже поздно. Силуэт пацана окутался дымом — и огненный сгусток ярости бросился к вертолету, майору показалось, что он летит прямо ему в лицо. Он даже не успел произнести первые слова молитвы…

Пацану, который погибнет через несколько секунд, испепеленный пламенем пущенной с вертолета прикрытия термобарической ракеты было всего тринадцать лет и звали его Слава Горлюк. Он был типичным одесским пареньком, ходил купаться в море и в своем нежном возрасте играл в карты, как заправский катала. Потом пришли они — чужие, которым нужна была их земля. Первым погиб отец — его убили в портовой зоне. Когда старшего брата схватила сигуранца — мать попыталась вывести его и младшую сестренку из города, отправить в Россию — да куда угодно, лишь бы отсюда, из убитой и смердящей трупным запахом Одессы. На чек-пойнте миротворцев, который держали привлеченные к миротворческой операции албанцы с татуировками UCK [60] Армия освобождения Косова. на руках маму и сестренку увели в машину, большой крытый фургон, который они занимали, а его избили прикладами и прогнали вон. Так он стал беспризорником и бродяжкой.

Сбившись в стаю, они искали еду, бродяжничали, случалось что и убивали…

Первого человека он убил совсем недавно. Это был украинский полицай, приехавший сюда по каким-то делам, да так нажравшийся, что свалившийся с ног. Рядом никого не было — и он, склонившись над полицаем от которого воняло водкой и псиной, ткнул его несколько раз в шею заточенным гвоздем, каждый раз ощущая как с треском поддается кожа и на руку брызгает что-то горячее и липкое. Потом он убежал.

Взрослые не допускали их к партизанской войне — да кто же их остановит. Под городом и в развалинах в укромных местах можно было найти все что угодно — так они утащили две спарки Шмеля, два гранатомета РПГ с зарядами, автоматы и попрятали их в своих пацанячьих нычках. Они сами не знали, что делать со всем с этим, банды свирепо воевали друг с другом за территорию и за источники дохода — но вот РПГ и Шмели им были нужны совсем для другого.

Когда упал вертолет — он спал в развалинах спорткомплекса, в подвале около труб — пришел сюда запастись патронами и проверить цела ли нычка. Услышав грохот, он поднялся наверх, увидел, что произошло — и стремглав рванулся в подвал.

Шмель был тяжелым, чертовски тяжелым, почти не по силам голодному, бродячему одесскому пацану — но он справился с ним. Он помнил деда, еще застал, когда тот был жив. Дед тяжело ходил по дому, много курил и добродушно ругался, когда его выгоняли курить на улицу. Еще у деда был пиджак, который он надевал только один день в году — это был не пиджак, а китель от парадной формы, тяжелый и позвякивающий, когда его трогаешь. Когда он был один — он любил тайком открывать шкаф и разглядывать ордена деда, удивляясь их строгой, неумолимой, завершенной красоте.

Потом дед умер.

И все равно — ему было очень страшно.

Он стоял, прижавшись к стене, слушал отрывистый лай команд за стеной и вой вертолетной турбины. Потом команд не стало слышно — но все равно было страшно, эти люди были где-то здесь. И только когда турбина взвыла на высокой ноте, пытаясь оторвать вертолет от земли — в этот момент он понял — пора.

И шагнул из развалин…

Прибывший примерно через двадцать минут наземный конвой уже ничего не мог сделать. Его трофеями стали только два вертолета — один разбитый и один чадно догорающий…

Несколько бронированных автомобилей румынского миротворческого контингента, выставив стволы «елочкой» осторожно пробирались по захламленной улице — пыль и дым от взрыва уже улеглись. Впереди что-то горело…

— Пять-один, прибыли на место — доложил старший колонны

— Принято, приказываю обеспечить периметр, ждать подхода дополнительных сил. При наличии выживших — сообщайте.

— Пять-один — принял.

Здание еврейского культурного центра напоминало… что-то выпотрошенное, весь фасад рухнул от страшного взрыва, но само здание устояло. Пахло гарью, здесь было совершенно нечем дышать. Что-то горело в развалинах, пахло горелым, рваным мясом — от этого запаха мутило, хотелось забиться куда-нибудь и не вылезать.