Михаил Серегин - Божий одуванчик

— Пили кофе, а я клала туда не только сахар. Так вот, тебе известно, чем занимался мой сын?

— Н-нет…

— Он был великолепным фармацевтом. Он разрабатывал лекарства. У меня хранится многое из созданного им — как память. И одна из его разработок — сильнейший психотропный препарат для лечения шизофрении… И я использовала его.

Свиридов-младший содрогнулся и, медленно разогнувшись, поднялся с ковра.

Ледовской извлек из ящика стола пистолет и демонстративно положил его перед собой.

— На здорового человека этот препарат действует совершенно иначе, чем на больного, — не глядя на Илью, продолжала Анна Кирилловна. — Отсюда все их страхи… мания преследования. Я звонила им из автоматов и молчала. А в последний раз я дала твоим друзьям… лошадиную дозу… И как следствие — угнетение психики, страх, боль… И страшная тяга к уходу из жизни…

Самойлова посмотрела на Илью отсутствующим взглядом, в котором не было ни злобы, ни ненависти, ни агрессии. Но он подействовал на Свиридова-младшего куда сильнее, нежели будь он напоен самой жуткой ненавистью. — Суицид, — сказала Анна Кирилловна. — И они ушли. Ушли, потому что чаша терпения давно переливалась через край.

.

Илья, с трудом разлепив ссохшиеся губы — вероятно, он думал, что молчание погубит его безвозвратно, — выдавил:

— А Осокин? Он… вязальной спицей…

— О… Осокин — это совсем другое. Тут рука господня. Все получилось как нарочно… Я задержалась у подруги и потому решила не ехать домой, а переночевать в пустой квартире моей внучки… и во дворе встретила его. Он был страшно пьян… ругался. Вспомнил, что именно в этом доме жила Лена. Он не знал, что это моя внучка.

И осквернил ее имя… Мне пришлось убить его.

— Суровое лицо Анны Кирилловны с мелкими морщинами у глаз, на лбу и у рта внезапно разгладилось и просветлело:

— Убила прямо тем, что оказалось под рукой. Вязальной спицей. А если бы не было спиц, то я бы убила его голыми руками… У меня хватило бы силы, поверь мне.

Илья поверил… Нельзя было не поверить.

Потому что не было ничего страшнее, чем зрелище этой сухой, высокой пожилой женщины с осанкой гордой польской княгини, смотревшей на него в упор неподвижными стальными глазами, в которых без труда можно было прочитать смертный приговор.

— Потом я испугалась, — продолжала она. — Нет, не того, что меня поймают, потому что Осокина я… уничтожила, оставив много улик. Я испугалась, что не успею наказать тебя. Последнего. Тем более я узнала, кто твой дядя.

Ледовской негромко кашлянул.

— И тут я узнала об Александре. Я видела его и раньше… с Леной… он даже приходил ко мне с ней. Но только два дня назад я узнала, что он любил ее и готов расквитаться с ее убийцами.

— И я расквитался, — отозвался Ледовской. — Только Фокин не дал тебе почувствовать, как хороша была моя пуля.

— И зачем вы все это мне рассказываете, если все равно убьете? — пробормотал Илья.

Анна Кирилловна долго молчала. А потом произнесла:

— Ты знаешь… Ко мне домой недавно приходил один человек. Мне кажется, сейчас, в наше время, таких людей осталось очень мало.

В нем чувствуется настоящее достоинство. И этот человек… словом, он похож на тебя. И все то время, когда я говорила с тобой, мне казалось, что я исповедуюсь этому человеку. Мне есть в чем исповедаться. И я думаю, что ему было бы что сказать мне. Тем более что он занимался тем, что искал меня.

— Искал вас? — прохрипел Илья.

— Вернее, он искал убийцу твоих… язык не поворачивается называть этих людей друзьями.

Я сказала ему, что истина непременно проявится. Ее не скроешь, как не скроешь солнце в кармане. Я рассказала ему старинную легенду про Ивиковых журавлей, и он понял меня.

Анна Кирилловна закрыла глаза и добавила почти шепотом:

— И почему-то мне показалось, что он уже тогда понял, кто виновен в гибели тех мальчиков…

Анна Кирилловна закрыла лицо руками, и внезапно до Ильи донесся сухой выкрик:

— Нет, хватит… я больше так не могу! Нельзя же подменять собой… бога…

Дедовской посмотрел на нее с откровенным беспокойством и спросил:

— Анна Кирилловна… как вы? Ну… зачем же так? Разве он стоит того?

Самойлова долго не отвечала. Когда же наконец она оторвала ладони от лица, ее лицо было зеленовато-серым, а из прикушенной губы сочилась кровь.

— Ты знаешь, кто был тот человек? — спросила она у Ильи деревянным голосом.

— Ка-кой? А… знаю… знаю.

— Ну так кто? — с нажимом спросил за преподавательницу академии Александр Данилович, который, по всей видимости, и так знал ответ на этот незамысловатый вопрос.