Максим Окулов - БОМЖ Вера

— Ну да, и братаны говорят.

— Вот и слушайся Его, не как зверь, а как человек.

— Ага, понятно, попробую. — Я поставил свечу, развернулся и зашагал к выходу, вздохнув с облегчением, уж больно неуютно было под этими взглядами — попа и святого с иконы.

— Поблагодарить не забудь!

— Чё? — Я обернулся.

— Поблагодарить, говорю, не забудь, если жив останешься, — священник смотрел на меня с грустью, — как имя твое?

— Толян.

— Иди с Богом, Анатолий.

В тот раз все обошлось. Я убедил братанов, что не стоит устраивать мочилово. Мы вполне можем договориться и принести друг другу пользу. Так и вышло. Только через месяц я появился в храме отца Василия. Он узнал меня сразу.

— Здравствуй Анатолий! Рад тебя видеть. Что, послушался, видать?

— Кого? — Я опять растерялся. Батя говорил простые слова, но я никак не мог сразу понять смысл сказанного.

— Бога, Кого еще.

— А он мне, типа, чё-то говорил?

— А как же. Ты же в храм пришел, свечку поставил, помолился… Ладно, проехали. Ты по делу?

Поразительно! Мне часто казалось, что поп Василий читает мысли людей. Да, я пришел к нему по непростому делу. Наши решили наехать на одного барыгу, который обосновался на территории храма. Тогда мне удалось ситуацию разрулить, хлебопека оставили в покое.

Я частенько заезжал в тот храм, пока поп Василий не умер от инфаркта. Молодой был — слегка за сорок. Мне его очень не хватало. А сейчас Вера… Ее взгляд…

На следующее утро я привычно притормозил на Бережковской набережной. Вера стояла у парапета и смотрела на Новодевичий монастырь.

— Привет аборигенам, — я подошел к Вере и протянул плошку с пельменями. — На, поешь, пока теплые.

— Вот спасибо. Давно мечтала о пельмешках. — Бомжиха села по-турецки и стала с аппетитом есть. — Форма странная, самолепные что-ли?

— Ага.

— Жена лепила?

— Жена… Сам я, для Пашки. Он у меня их очень любит. Я иногда в воскресенье засяду на пол дня — тесто сделаю, фарш накручу и леплю. Люблю это занятие — успокаивает. А жену готовить не заставишь. Она на меня как на придурка смотрит. Говорит, в ресторан заедь, да купи. Оно, понятно, в ресторане тоже пельмени хорошие, но не свои.

— Ух ты! Выходит, ты, Толенька, готовить умеешь?

— Да нет. Так, кое что. Вот пельмени — мое любимое, коронное блюдо.

— Что есть, то есть! Вкуснотища! — Закончив с пельменями, Вера через край плошки допила остатки бульона с растопленным сливочным маслом и блаженно прикрыла глаза. — Ой, спасибо! Ой, утешил! Давно так вкусно не ела.

— На здоровье. — Я аккуратно присел рядом, подстелив на матрац газету.

— Что? Проблемы у головорезушки? — Вера серьезно смотрела мне в глаза.

— Да как тебе сказать… — Я поведал вкратце историю с пионерским лагерем. — Вот, теперь думаю.

— А что тут думать? Я так понимаю, у тебя ответ уже готов. Разве нет?

— Нет. С чего ты взяла?

— Разве? — Бомжиха прищурилась от яркого солнца, выглянувшего из-за туч. — У тебя разве есть сомнения, что дело это нехорошее? Что не стоит отбирать этот пионерский лагерь?

— Да, в общем… Нет, но…

— Это понятно! Про «но» понятно! Разве бывает без «но» что-то в нашей жизни!? — Вера рассмеялась. Смех у нее был заразительный — звонкий, радостный, я тоже улыбнулся.

— Дело не только во мне. Мои компаньоны все могут решить без меня. Так что…

— А тебе какое дело? Ты же можешь остаться в стороне? Пусть они проворачивают дело и делят прибыль — им же больше достанется.

— Оно конечно так, но два лимона… Сколько на них можно…

— Телок снять, да по ресторанам погулять! Понимаю. — Опять этот пронзительный взгляд.

— Зачем ты так? Я вон лечение Витиной жены оплатил, например. А с этих денег можно солидную сумму на благотворительность выделить, на детские дома, там, приюты.

Вера неожиданно взорвалась громким смехом. Она повалилась на грязные тюки и хохотала в голос. Смех прекратился так же неожиданно, как и начался, дама опять смотрела на меня серьезным немигающим взглядом.

— Ты меня уморить решил, Толенька? Какие там юмористы теперь в моде? Ты решил их всех переплюнуть?

— Слушай, кончай пургу нести! — Я начал заводиться.

— Пургу ты несешь, милый. Ты решил одних детей на улицу выгнать, бабками затариться, а другим детям немного крошек со стола стряхнуть? Орел!

— Да пошла ты!

Крузер завелся не сразу, словно обиделся на то, что я сильно хлопнул дверью. Да, я был зол. Оставшуюся дорогу до офиса я проехал подобно лыжнику на крутом склоне.