Натали Бранде - Голубые шинели

Про эту дурацкую историю с Тимошей и какой-то там пленкой он уже и думать забыл.

В принципе тогда Волчара провел настоящее расследование. Прошел по следам этого Тимофея вплоть до самой Польши — даже выяснил, что тот пробрался туда по фальшивым документам и потом с попутной машиной свалил в Германию, но на этом его следы терялись.

Впрочем, появись он даже сейчас, ему грозит трибунал, а этой поганой пленкой он может подтереться, ему никто не поверит. Да и дипломат этот уже давно отбыл из страны. Так что жизнь прекрасна и удивительна.

Завтра — вылет на Канары. А по возвращении надо будет принять новую партию товара для Волчары — это будет уже самая большая одноразовая партия. И куш с нее полковник получит немаленький.

Мысль о будущих барышах приятно грела душу, и полковник, радостно улыбаясь своим мыслям, больно ущипнул жену за задницу.

— Ой, ты что делаешь, дурак! — взвилась она.

— Терпи, казак, атаманом будешь, — ответил генерал и ущипнул ее еще раз.

Я стоял на палубе быстроходного военного морского катера, упорно вглядываясь вдаль. Это задание было на первый взгляд простым, я должен был сопровождать в Ливию груз, поставляемый туда Францией в обход эмбарго. Большой грузовой корабль вез на борту запрещенные к поставке станки для нового химического производства Всего-то от берегов Франции до ливийского порта было два дня пути по Средиземноморью, не слишком беспокойному месту в мировом океане, но мое чутье, которое никогда еще не подводило меня, заставляло почему-то быть особенно внимательным и собранным. Да, мое чутье — это как талант выживания, ведь если б не это, я бы, наверное, давно уже свернул себе шею в этих передрягах, куда меня посылали. Ну и конечно именно благодаря этому животному чутью я и получил свою кличку Охотник. Так зовут меня в легионе, и, честно говоря, мне это нравится.

Мне вообще нравится моя жизнь, потому что я все время кому-то нужен. Я все время делаю что-то геройское, одним словом, я веду жизнь настоящего мужчины. И при этом в минуты отдыха я могу прийти к любимой женщине, которая всегда ждет меня, и поцеловать ее нежные плечи, погладить ее струящиеся волосы.

Мысли об Элен несколько отвлекли меня от обзора горизонта, хотя я, конечно же, знал, что это пустое занятие, в рубке есть специальные приборы, и с их помощью можно увидеть значительно дальше, чем я пытаюсь сделать это невооруженным глазом. Да, черт, все отлично. Море спокойно. Горизонт чист, но почему же мне так не по себе?

Плевать, я начинаю нервничать, может быть, надо попроситься в отпуск? Все — таки год непрерывных заданий, где часто из целой роты легионеров лишь я один оставался в живых — это что-нибудь да значит. Да нет, просто надо побыстрее вырваться к Элен. Так и будет — через два дня я вернусь в гарнизон и тогда…

Наверное, я слишком много думал об Элен, стоя тогда на палубе, иначе бы я непременно заметил, как справа по борту из воды неожиданно появился какой-то огромный металлический полукруг. И уже через какое-то мгновенье я, бултыхаясь в обычной рыбацкой сети, как рыба, был затянут в люк этой подводной лодки, и вместе с нею погружался на дно морское.

Все произошло так молниеносно, что я долго не мог понять, где же я нахожусь, и только когда меня, связанного по рукам и ногам, обезоруженного и избитого, приволокли в каюту капитана этой подводной лодки, я начал понимать, что меня похитили. Причем не случайно — за мной охотились. Кому-то был нужен именно я.

И вот меня ввели в какую-то каюту, где за столом сидел, видимо, капитан, судя по его мундиру. Он был смуглый, с курчавыми волосами — по виду типичный араб. За время моей жизни во Франции я научился безошибочно определять их.

Некоторое время он молча смотрел на меня. И тоже молчал.

Наконец он первым нарушил затянувшуюся паузу:

— Имя, фамилия, род занятий? — отрывисто спросил он.

— Лео Спенсер, наемник французского легиона, — спокойно ответил я. Еще в учебке в легионе нас раз и навсегда научили — в случае пленения отвечать правдиво на все вопросы. Мы наемники, а не борцы за идею. Никто не ожидал от нас проявления героизма в виде запирательства во время допроса. И потом — к чему? Что мог знать обыкновенный, пусть даже и элитный боец легиона? Друг друга мы знали только по именам, которые, как водится, были фальшивыми, о предстоящем задании мы узнавали только в день его получения, а о тех заданиях, которые мы уже выполнили, рассказывать можно было сколько угодно, потому что это все в прошлом и давно стало достоянием всех разведок мира. Кому это было интересно?