Андрей Дышев - «Двухсотый»

Она сменила тапочки на туфли и, не застегивая, пошлепала в них по пыльной дороге в штаб. Ей казалось, люди оглядываются, перешептываются за ее спиной: вон, вдова пошла… Какое гадкое, позорное слово — вдова. Типа безногая. Или безглазая. В общем, ущербная, недоделок. Добежать бы скорее до комнаты оперативного дежурного. Там все всё знают. Там нет этого удушающего незнания. Там светло и прозрачно, и сидят компетентные люди, готовые ответить на любой вопрос ясно и четко.

Ее жизнь размазалась, растеклась, как акварельный рисунок, попавший под дождь. Ничего не ясно, все смешалось, потеряло контуры. Цели нет, смысла нет, одни цветные завихрения вокруг, и сама растворяешься в них, перетекаешь из одного угла картины в другой. Лишь один четкий контур остался — это комната оперативного дежурного, провонявшая сигаретным дымом, топчаном, потом и обувью. По телефонным проводам и волнам радиоэфира сюда сливаются кровавые ручейки, из тяжелых корпусов радиостанций, похожих на гробы, брызжет ошметками разорванных, разжиженных тел, здесь аккумулируются вопли командиров, просьбы о помощи, отчаянная ругань и стоны раненых. Здесь клоака, сливная воронка войны, все мокрое и склизкое, что остается на месте боевых действий.

От дыма не продохнуть. Глаза щиплет. Несколько офицеров, раскуривая сигареты, обступили станцию. Один сидит, прижимая телефонную трубку к уху, второй стоит, согнувшись буквой «г» и водрузив локти на стол, третий сидит на краю стола… Они перебирают потроха, липкие фрагменты, выискивают в тягучей грязи цифры и фамилии.

— Герасимов… — произнесла Гуля. Ей не хватало воздуха. Она стояла посреди комнаты и не знала, что еще сказать. Любое слово, пристегнутое к этой фамилии, казалось чудовищным. «Герасимов погиб?», «Герасимов выжил?», «Что с Герасимовым случилось?». Никак не сформулировать вопрос.

— Вам что надо? — спросил подполковник, сидящий за столом. У него была большая коричневая залысина, пухлые щеки и стесанный, совсем неразвитый подбородок. Казалось, что голову офицера накачали насосом. Если на воздушном шарике нарисовать глазки, ушки и ротик, то получится очень похоже.

— Я узнать… Насчет Герасимова…

Подполковник отмахнулся и, выпуская дым в тусклый датчик радиостанции, громко и отчетливо, разделяя слова паузами, сказал:

— Зубр, еще раз по третьей графе… Семнадцать? Семь… Зубр, я говорю: по третьей графе!

В трубке что-то хрюкало. Надутый подполковник морщился и качал головой.

— Ни куя не разобрать…

— «Стрижи» отработали? — спросил капитан, который сидел на краешке стола.

— И на малой высоте, и по полной программе… — Подполковник затянулся, пепел упал на тетрадный лист, покрытый цифрами. — У каждого ККР и по два блока УБ-32.

— С говном смешали…

— Ага… Зубр, Зубр, ответьте Первому!

Тут Гуля расплакалась. В комнату входили еще какие-то офицеры. Она мешала, ей следовало уйти отсюда, но она утратила волю, она устала, вымоталась, ее напор и решимость иссякли, и ничего не оставалось больше, как стать той, кем она и была — слабой женщиной, которая всегда плачет, чтобы вызвать к себе сострадание.

Мужчины любят плачущих женщин. Такую женщину — даже если она совершенно незнакома — можно обнять, приголубить. Плачущая женщина, как и танцующая, становится намного доступней, ее подмоченный статус уже иной, и мужчинам прощаются многие вольности. Начальник политотдела, оказавшийся здесь кстати, вскинул брови, сердце его дрогнуло.

— Вы что это, товарищи офицеры, девушку обижаете? — строго спросил он, но это была такая дурацкая, общепринятая шутка. А Гуля не поняла, что фраза затасканная, дежурная, как и эта провонявшая комната, и, повинуясь своей природной женской слабости, потянулась бездумно к сильному, большому, способному на сострадание человеку. Она припала к груди начпо и тут уж отпустила все тормоза, заплакала навзрыд.

— Зубр! Зубр! — кричал оперативный дежурный, отравляясь сигаретным дымом. — Ответьте первому!

— Владимир Николаевич, — захлебываясь слезами, произнесла Гуля. — Вла-адимир Ни… Николаевич…

— Пойдем, пойдем, — ласково заговорил начпо, обнимая девушку за плечико. — Не надо плакать. Сейчас мы все узнаем. Здесь у них всегда неразбериха. Я сейчас по своим каналам запрошу. Не надо плакать…

Они вышли в пыльный зной. В небе стрекотали вертушки, пара «Ми-8» поисково-спасательной службы заходила на посадку, опуская на землю полусонного, пьяного донельзя борттехника Викенеева.