Сергей Зверев - Сезон охоты на ментов

Прошло положенное время, и объявившиеся родственники бабы Зои сначала пытались удержать квартиру в чьих-то конкретных руках, но после судебных баталий и смертельных обид выставили ее на продажу по дешевой цене. Вот тогда-то Ирка и высмотрела ее, уговорив Геннадия взять ипотеку.

Геннадий вошел внутрь квартиры, осмотрелся – скоро будет выполнен косметический ремонт, и больше ничего не напомнит о бабе Зое, прожившей здесь долгую жизнь.

Посреди комнаты стоял стол, рядом – несколько кухонных табуреток – все наследство бабы Зои, которым пренебрегли родственники. Кровать и старый шифоньер Геннадий успел вынести еще до воровского наезда. Случись наезд сейчас, опустил бы руки, ни о каком ремонте речи бы не шло. Но дело было решенным заранее, и Геннадию даже было удивительно, что сейчас, так увязнув из-за отца, он занимается обыденными делами, словно не произошло никакой «катастрофы», грозящей сломать судьбу семейства Егоровых настолько, что сравнимо только со смертью…

Он присел на табуретку и кинул свою кожаную сумочку на стол, и тут дверь отворилась, и вошел высоченный – больше двух метров, худющий небритый субъект. Звали его Серега по прозвищу Апатия.

– Тебя я увидеть не ожидал! – радостно воскликнул Геннадий, думая, что, пока будет обсуждать ремонт с дворовыми субъектами, немного отвлечется от переживаний. Все равно он никто в «деле отца», пока одна надежда на Одоеву. Сможет ли она сделать все, как надо? Геннадию оставалось только верить в свою интуицию. Внутреннее чутье подсказывало, что она, Лизка Одоева, сможет его вытянуть из трясины, в которую его загнали все продумавшие воры.

Серега тоже обрадовался и заявил тоненьким детским голоском:

– Апатия приходит всегда неожиданно!

– Здорово, Серега! – протянул ему руку Геннадий.

Апатия, пожав руку, весь как-то скукожился и совсем пискляво проныл фразу, которую любили произносить почти все мужчины двора:

– Генка, дай пятьдесят рублей! Такая апатия у меня! Ничего неохота!

От Апатии несло застарелым перегаром и еще каким-то тухлым запахом, каким обладают закоренелые бомжи, но одет он был во все чистое, даже новое. В руке у него был полутораметровый оструганный пруток.

– Палка для чего? – спросил Геннадий. – Бить кого-то будешь?

– А-а. Нашел во дворе. У телевизора пульт сломался, а кровать у меня прямо перед телевизором. Чтобы не вставать – буду лежать и палкой кнопки нажимать.

– Ха-ха! Здорово!

– Ген, давай деньги. Я в магазин слетаю – вместе выпьем. Все внутри горит. Такая апатия…

Геннадий вдруг подумал, что в предстоящих переговорах с остальной дворовой элитой лучше пребывать на общей волне, причем одной бутылкой портвейна дело не ограничится. «Может, алкоголем марь эту в душе заглушу?»

– Хорошо. Дуй в магазин. И стаканчиков купи. Шесть штук, – протянул он Сереге сотню.

– Полторашку куплю, – оценив сумму, заявил Апатия. – А зачем шесть стаканчиков?

– Парни придут насчет ремонта. Есть желание поучаствовать?

– Я хорошо шпаклюю!

– Отлично. Придешь, поговорим.

Радостный Серега вынесся из квартиры, позабыв про свой прут-пульт.

Геннадий вздохнул. Надо не думать о работе. Пусть ее не будет на ближайшее время, пока он все как следует не обдумает и не найдет решения проблемы. Изыски Одоевой – это одно, но главное – в нем самом. Он решил для себя, что выйдет победителем из противостояния, навязанного ему Ондатром, поэтому сейчас возьмет маленькую паузу и решит обычную бытовую проблему. Сейчас у него забота – договориться о ремонте квартиры, о цене работы и сроках. Чем быстрее семья переберется в эту квартиру, тем быстрее будет продана та, двухкомнатная, и быстрее будет погашена часть ипотечного долга.

Подумав о той прыти, с какой Апатия побежал в магазин, Геннадий улыбнулся. Апатия был добрым мужиком, лет сорока пяти, жил в двухкомнатной квартире с женой и детьми. Правда, жена была бывшая, а младший ребенок прижит женой не от Сереги. А квартира была коммунальная, и Сереге принадлежала одна комната. Сначала она была вся Серегина, перешедшая в его собственность от умершей матери. Потом Серега продал большую комнату тете Насте с дочерью, приехавшим из Самарканда. Предприимчивая тетя Настя, оценив обстановку, быстро окрутила наивного Серегу со своей дочерью и какое-то время все шло нормально, даже ребенок появился – девочка, но потом… Апатия объяснял распад семьи своей сексуальной неумелостью. В его устах эта обидная для любого мужчины правда звучала так жалко, что ни один из слышавших его рассказы о тяжкой доле даже не усмехнулся. Жена ушла к более сексуально активному кавказцу, а теща осталась жить рядом с Серегой и, после долгих интриг и судилищ, целью которых было полное изгнание бывшего зятя с его законной жилплощади, смогла отсудить только кухню – ванная с туалетом оказалась в совместном пользовании. В ответ Серега бесшабашно запил, устраивая в своей маленькой спаленке пьяные посиделки с такими же опустившимися дружками. Сердце тещи после десятилетней пытки не выдержало и остановилось. Кавказец, подарив жене Сереги наследника, уехал на Кавказ, и та вернулась в квартиру, став соседкой Апатии. Она в личную пьяную жизнь бывшего супруга не встревала, правда, иногда проводила неожиданные судебные атаки с целью отобрания комнатки. Апатия брался за ум, по году не пил, жил случайными заработками, выделывая своими руками великолепный конечный результат. Неловко оправдываясь, комментировал: