Виктор Степанычев - Жара

Из коллекции полезных вещей, предоставленных Вадиму секьюрити Дануной, самой полезной в нынешней ситуации виделась катушка скотча. Активного сопротивления Веклемишев не предполагал по нескольким причинам. Во-первых, оклеенный датчиками обнаженный торс Никитина, наглядно представленный Вадиму при первом посещении клиники, не являл образца атлетического совершенства, а скорее наоборот — показывал, что происходит с телом при старении и отсутствии должных физических нагрузок. А также достаточную долю уверенности Веклемишеву придавали выкушанные Гарольдом полбутылки «Белой лошади». Память такая доза спиртного сильно не расстроит, а вот на реакцию повлияет самым отвратительным образом.

От размышлений Вадим перешел к делу, с которым знаком был не понаслышке. Не более чем за минуту он «упаковал» Никитина и подготовил к транспортировке. Обмотанные скотчем запястья были прикручены к телу, а рот заклеен. Ноги клиенту Веклемишев оставил свободными, а для порядка, когда Гарольд попытался достать мучителя подъемом по ребрам, коротким точечным ударом в бедро заставил его замычать от боли. Мышцу на короткое мгновение парализовало, и нога упала на постель. Она тут же отошла, но довольно сильная боль, правда, не мешающая передвижению, осталась напоминанием, что с Никитиным церемониться не собираются и ему стоит вести себя более разумно.

— Еще дернешься, сломаю шею, — доверительно по-английски сообщил Гарольду Веклемишев и легонько нажал на болевую точку над ключицей. — Если понял, кивни.

Подскочив на кровати от резкой боли, Никитин активно закивал, со страхом вглядываясь в темную маску.

— Сейчас мы уходим. Не пытайся привлечь к себе внимание. Охранник тебя не услышит, а с медсестрой я как-нибудь справлюсь. А после тебя накажу… сурово. Понял? Кивни.

Очередное болтание головой подтвердило, что клиент созрел для транспортировки. Беседовать с Никитиным в палате было не совсем разумно. Вряд ли разговор выйдет коротким и легким, да и придя в себя в знакомой обстановке, Гарольд мог повести себя неразумно: закричать, позвать на помощь.

А вот в незнакомом месте, да особенно если в условиях антисанитарии, язык развязывается куда как быстрее…

Веклемишев рывком поднял Никитина на ноги и, подхватив за ворот шелковой пижамы, толкнул к двери.

— Вести себя тихо, передвигаться на цыпочках, — сурово проинструктировал пленника Вадим и жестко ткнул в спину горлышком прихваченной бутылки виски. — Иначе пуля успокоит…

Он осторожно приоткрыл дверь и выглянул в полутемный коридор. Обстановка там почти не изменилась. Медсестра по-прежнему негромко напевала себе под нос что-то веселое, но уже не брякала металлом о стекло, а лишь шуршала бумагой.

Вадим подхватил Никитина под локоть и едва не поволок пленника, с трудом переставляющего ватные ноги, к выходу. Он не стал останавливаться перед комнатой медсестры и на скорости преодолел освещенный участок. Женщина стояла у стола вполоборота к открытой двери и заворачивала что-то в бумагу. Возможно, она уловила периферийным зрением движение в коридоре, потому что пение и шуршание бумаги прекратились. Однако, когда Вадим с Никитиным достигли лестничной площадки, процесс заворачивания и мелодичное мурлыканье возобновились.

А далее все было просто и споро: лестница, запасная дверь и марш-бросок по лужайке к ожидающему их такси. Бежали медленно, и Никитин часто спотыкался, потому что при выходе из клиники Веклемишев снял с себя и нахлобучил ему на голову маску, развернув прорези для глаз и рта на затылок.

То, что ему придется открыться перед бывшим подполковником, сомнений не являло, а вот Джонни и Дануну Гарольду лицезреть никакого резона не было.

Таксист Джонни с лета ухватил идею и в мелочах выполнил просьбу Веклемишева отвезти их туда, где нет людей, где потемнее, погрязнее и пострашнее. В дополнение к вышеперечисленным пожеланиям добавилась еще и ужасная вонь. Джонни доставил их в глухое, покинутое людьми поселение в паре десятков километров от города, где когда-то жила его бабушка. Полуразваленный хлев, в котором, по словам таксиста, бабуля держала пару козочек, по ощущениям Вадима долгие годы являлся пристанищем многочисленного стада вонючих козлов, в полной мере подходил для беседы с Никитиным. Хорошо, хоть козий навоз был сухим и не хлюпал под ногами, а только зловеще хрустел, навевая невеселые мысли о бренности всего живого.