Стивен Хантер - Я, снайпер

— Отлично, дружище, это очень хорошая новость. Билл Феддерс снова на коне. Ты знаешь Вашингтон, приятель, этого у тебя не отнять.

— Том, за те деньги, что вы мне платите, я готов горы свернуть.

— Надеюсь, ты будешь доволен небольшой премией, которая поступит на твой счет, когда все это закончится.

— О, огромное спасибо, Том.

— Ну что ты, Билл. Всегда рад услужить доброму другу.

Однако победа над ФБР не обрадовала Тома так, как должна была. Подобные махинации являлись неотъемлемой частью его бизнеса, чтобы их проворачивать, он нанимал самых высокооплачиваемых специалистов, таких как Билл Феддерс. Иного результата нечего было и ожидать. Просто сейчас потребовалось чуть больше времени…

Снова зазвонил телефон, уже другой — телефон закрытой спутниковой связи, доверенной только тем, кто выполняет особое поручение. Том взглянул на номер, мгновенно понял, в чем дело, и почувствовал, как у него защемило сердце и дыхание стало тяжелым.

— Да, — ответил он.

— Мистер Констебл собственной персоной?

— Разумеется. Надеюсь, ничего чрезвычайного. Я велел тебе звонить только в крайнем случае.

— Я помню инструкцию наизусть, можете не сомневаться, сэр, и это не крайний случай. Но все же я решил, что вам будет интересно услышать о случившемся, пусть даже ради успокоения.

— Продолжай.

— Он явился сюда сам, тот надоедливый тип, о котором я вам рассказывал. Пожаловал лично, как и предполагалось. На этот раз никаких ошибок, как в том некрасивом происшествии в Чикаго. Этот тип буквально сам пришел к нам в руки.

— Проблем нет?

— Это он, сэр, я уверен. Мы собираемся выяснить, какие тайны он выведал, что ему нужно, кто его хозяева. Мы узнаем, кому и что он говорил. У него не будет никакого желания с нами общаться, но такова реальность, которую он и я выбрали для себя много лет назад. Мы выведаем все его секреты и поймем, на чем стоим. А потом он отправится далеко, навсегда, сэр, если вы по-прежнему этого хотите. Звоню удостовериться, что не будет никаких недоразумений в этой суровой игре.

— Ты поступил совершенно правильно, Гроган. Вот почему я предпочитаю людей сильных. Сделай все необходимое, и поставим точку. А та жизнь по высшему разряду, которую ты вкусил, — это только начало. Я заплачу каждому из вас столько, что этого хватит на покупку хорошенького имения на вашей доброй старой родине.

— Так будет честно и справедливо, сэр, и мы с ребятами вам бесконечно благодарны, вот только, если вы ничего не имеете против, мы бы предпочли Испанию. Там дожди идут не так часто и налоги поменьше.

Энто готов был поделиться многими интересными наблюдениями и мыслями. Он комментировал события так, словно был профессором дублинского Тринити-колледжа, поэтом, известным своим красноречием, богатым на славословия литературным критиком золотой эпохи ирландской беллетристики, к примеру двадцатых годов прошлого века, когда революция открыла дорогу кровопролитию и блестящей прозе.

— Итак, — обратился Гроган к Бобу, — бывают истязатели нескольких типов. Во-первых, сексуальный истязатель. У этого парня в голове все здорово перемешалось. В его зловонном маленьком мирке боль и удовольствие не только переплелись между собой, но и безнадежно перепутались. Наслаждение поцелуем в сосок, прикосновением к влагалищу, пикантностью заднего прохода, первым погружением во влажное лоно — нет-нет, это все не для него; скорее, его орудие нальется кровью при виде шрама, оставленного плетью, проникающей глубоко, до самой кости. Это настоящее чудовище, и в любом здравомыслящем обществе его отбракуют как можно раньше, всадят ему под ухо девятимиллиметровую пулю, а потом выбросят в грязный переулок, где его подберут мусорщики. Но у бывших христианских народов Запада больше нет былого мужества; у одних только варваров есть сила воли и уверенность в себе, чтобы беспощадно расправляться с извращениями, хотя, по слухам, они сами склонны к извращениям за высокими глухими заборами своих домов.

Реймонд и Джимми обмотали Боба толстой веревкой, крепко привязав к стулу от плеч до пояса. Затем, разом потянув за концы, осторожно завалили связанного пленника назад, не до самого пола, а до ящика, обеспечившего подпорку стулу, при этом голова Боба оказалась отклонена под нужным углом, который ребята знали по долгому опыту.

— Теперь второй тип, — продолжал Гроган. — Это человек, движимый глупостью. Он отличается леностью и неповоротливым умом. У него нет никакого желания постигать премудрости ремесла и искусства мучителя, осваивать тонкости последовательного разрушения человеческого духа, нюансы психологии, оттенки боли. Это чистый громила, как правило, жирный верзила, над которым издевались слабые, когда он сам был слабым и дохлым. Поэтому он вырос в боли, он ненавидит собственное жирное естество за его необъятные размеры, за то, что оно сделало его неповоротливым и медлительным, за то, что от него отворачиваются девчонки, ну кому охота связываться с таким толстяком, который к тому же наверняка потеет и пыхтит как паровоз. Этот тип просто принимает боль и накапливает ее в себе. Затем, лет через пятнадцать своих мучений, он решает, что настала пора самому стать источником страданий. К этому времени жир, обеспечивший его изгнание из общества, преобразовался в мышцы благодаря алхимии ярости, и наш герой вдруг понял, что в его габаритах тоже есть свои прелести: он способен сокрушить, растоптать, смять, он гигант перед былинкой, распевающий: «Хо-хо-хо-хо, я чую кровь англичанина!» Его способность сопереживать выжжена дотла, растрачена на самого себя. Он не чувствует того, что делает со своим пленником. На нем это никак не отражается. Он энергичен, беспощаден, неудержим. Увы, в нем нет утонченности. Радуйся тому, что не он проведет тебя через страну мучений, а тот, кто многократно мудрее. Ведь крушитель крушит; к этому времени он уже переломал бы тебе все ребра, выбил все зубы, раздробил все пальцы. Твой нос давно превратился бы в свиную отбивную, а если бы твои губы сомкнулись в судороге, ты захлебнулся бы собственными кровью и блевотиной, прежде чем их бы разжали, поскольку наш тип понятия не имеет, какой нерв является ключиком, способным отпереть этот замок. Так что был бы полный кошмар; я дышал бы часто, словно бегун-спринтер, ребята были бы по уши в поту, крови и блевотине — грязно, грязно и, что хуже всего, абсолютно неэффективно. Но если я противопоставлю твоей силе свою, я введу в уравнение твое чувство собственного достоинства и ты найдешь способ одержать надо мной верх. Сколько я ни буду тебя раздирать, сколько мои тяжелые кулаки ни будут бить твое тело, чувство собственного достоинства не устанет подпитывать в тебе ненависть — это анестезирующее средство, заглушающее боль. Стоит дать тебе надежду на победу — и победа будет за тобой.