Иван Стрельцов: Бандитские игры

— Ну, если «духи» задумали серьезную операцию, то и прикрытие у них будет серьезное, — сидя по-турецки, задумчиво произнес Клочков. Старый шрам на его щеке потемнел и стал багровым — явный признак того, что капитан нервничает.

— Нет, караван идет без прикрытия. Это единственная возможность душманов быстро и незаметно проскочить пустыню Регистан. — Голос Гарыныча звучал обыденно, как будто он беседовал во дворе своего дома. — На случай непредвиденных обстоятельств нас будут прикрывать десантники из батальона разведки Витебской дивизии ВДВ. Они уже сутки как сидят на аэродроме.

— Действуем по обычной программе? — спросил сиплым, простуженным голосом бывший прапорщик, а ныне младший лейтенант госбезопасности Макаров, опираясь на цевье пулемета Калашникова.

— Да, — подтвердил Грысюк, — только без гранат. Работаем ювелирно. Если взорвется хоть одна ракета, то сдетони-руют и все остальные. А тогда… тогда и гроб заказывать не придется. Другие вопросы есть? Хорошо, со мной остаются Кольцов и Рымбаев. Действовать начинаем после выстрела Нурсултана. Это ясно? Тогда расходимся.

Подобрав амуницию и оружие, бойцы группы двинулись к заранее намеченным позициям. Возле бархана остались майор, я и младший лейтенант Рымбаев. Плосколицый казах Нурсултан невозмутимо грыз спичку. Урожденный степняк, он всю свою жизнь провел на ветру под палящим солнцем или на морозе. Афган не был для него таким тяжким испытанием, как, скажем, для меня. Степенный, хладнокровный охотник, в нашей группе Нурсултан был снайпером, но вместо «драгуновки» он таскал в брезентовом футляре длинноствольную английскую винтовку «бур» с привинченным к ней допотопным оптическим прицелом, где на бронзовой трубке стояло клеймо с вензелем «Карл Цейс. 1910 год». Положив из винтовки не один десяток душманов, Рымбаев каждый раз гладил оптику и приговаривал:

— Вот же, умели раньше делать, однако.

Сейчас, достав из чехла «бур», снайпер бережно оборачивал ствол винтовки старым бинтом, делая его невидимым на фоне однообразного пустынного пейзажа.

Взяв рацию и свои пожитки, я вместе с Грысюком поднялся на вершину бархана. Достав саперные лопатки, мы быстро стали окапываться, но через пять минут нам в очередной раз пришлось убедиться, что копать пустыню — все равно что черпать море. Наконец, плюнув, мы утрамбовали площадку и легли, накрывшись сверху куском выгоревшего до белизны дырявого брезента.

Пока я настраивал рацию, Гарыныч вынул из чехла бинокль и стал рассматривать серый горизонт.

Где-то слева от нас раздался звук, напоминающий пыхтение крупного животного, это Рымбаев устраивался на новую позицию. Через минуту шум утих, все, теперь его и смерть не обнаружит.

Солнце стояло высоко и палило, как в последний день перед Страшным судом. Мое тело было липким от пота, сердце от жары стучало как сумасшедшее, а глаза горели от соли. А впереди еще неизвестно сколько томительных часов ожидания.

Засада — развлечение для людей с крепкими нервами. Время быстро бежит в песочных часах, а в пустыне этого песка навалом, вот и кажется, что здесь оно остановилось. Чтобы хоть как-то убить немного времени, я задал вопрос майору.

— Василь Гаврилыч, что столько мудоханья из-за какого-то каравана? Пять сраных «Тойот», да это паре крокодилов на один зуб. Для чего нас кидать в это пекло?

На мгновение Грысюк оторвался от бинокля и насмешливо взглянул на меня, потом, снова припав к окулярам, негромко ответил:

— Караван, перевозящий «стингеры», атаковать вертолетами — это все равно что ежа пытаться раздавить голой жопой.

Прекращать разговор мне не хотелось, поэтому я задал новый вопрос:

— А чего не передать эту операцию армейцам? У них же вроде даже есть специальные батальоны, занимающиеся поиском и захватом «душистых» караванов.

— Ага, — не отрываясь от бинокля, кивнул Гарыныч. — Вот так взять и отдать караван со «стингерами» воякам, а потом еще написать рапорт о том, какую коварную акцию предотвратили захватом этого каравана. Это ведь верный Герой Союза, а наши генералы любят сами быть героями, не уступая этой чести братьям по оружию…

В пустыне страшнее полуденного жара и жажды — это ночь, когда стынут конечности и можно столкнуться с ядовитыми гадами.

Ночь я провел, дрожа от холода и думая о змеях. Паскудные твари, едва похолодало, ищут, где бы пригреться (и человеческие 36,6 — то что надо).

Мысль о ядовитых гадах не давала сомкнуть глаз.