Андрей Дышев - Горячая тень Афгана

Крутить ручку, чтобы опустить стекло, у меня не хватило терпения — одна секунда сейчас стоила часа обычной жизни, и я открыл дверцу, высовываясь наружу, оглянулся назад, подставляя лицо доменному зною — кузов полыхал ярким факелом, развевались на ветру куски горящего брезента, и гробы, словно в мистическом сне, подпрыгивали в огне, как живые, отбивая чечетку сатанинского танца. Я снова вцепился в руль обеими руками, захлопнул дверцу, и вслед за этим лобовое стекло вдруг помутнело, покрылось паутиной трещинок, и моей первой мыслью было, что я слишком сильно хлопнул дверцей; стекло на моих глазах стало осыпаться, в лицо ударил тугой холодный ветер, и я увидел трассеры, несущиеся, как мотыли в свете фар, нам навстречу.

— Гурьев!! — заорал я, не глядя на химика, раскачивающегося из стороны в сторону, как болванчик. — Пригните голову!! Лягте, черт вас возьми!! — И, ударив его по затылку, прижал его голову к приборной доске.

Не снижая скорости, я объехал вокруг клумбы, и «ЗИЛ», встав на два боковых колеса и едва не опрокинувшись, скинул с себя, как необъезженный мустанг, несколько гробов, которые загрохотали за нами гранатными разрывами. Еще сто метров, и я остановил полыхающую машину у ворот контрольно-пропускного пункта.

— Открывай, твою мать!! — диким голосом закричал я закованному в бронежилет и каску охраннику, высунувшись из окна.

Тот принялся размахивать автоматом:

— Назад!! — приказал он. — Шиздуй отсюда! Разворачивайся, кретин!..

— Ты что, дубина, совсем отупел у своих ворот?! — оборвал я его и постучал кулаком по лбу. — Мне приказано вывезти снаряды из склада. Сейчас так рванет, что дерьма от себя не найдешь! Убирай ворота на хрен!!

Я сочинил довольно убедительно, и охранник стал пятиться от полыхающего кузова, потом повернулся и не очень решительно коснулся кнопки электропривода. Ворота тронулись и стали медленно разъезжаться в стороны. Я нервно затарабанил пальцами по рулю, добавил газу, и машина подкатила к воротам еще ближе. Сзади раздались выстрелы — по кабине выстрелили из автоматов, и несколько пуль, выбив заднее стекло, оставили строчку на потолке. Охранник у ворот заметался, схватился за автомат, и я понял, что он сейчас остановит ворота.

— Ложись!! — крикнул я ему. — Это омоновцы!! Прикрой нас, братан!!

Чем невероятнее, тем лучше — это я тоже не раз проверял на практике. К тому же охранник попался вполне глупый. Он послушно залег и, кажется, дал короткую очередь по клумбе. Впрочем, за последнее я не ручаюсь, потому как, едва ворота разъехались на достаточную ширину, погнал машину по разбитой дороге к шлагбауму. Останавливаться у него было бы уже непростительной ошибкой, и я впервые в жизни пошел на таран. Крик охранника, выстрелы, затем удар, треск, обломки шлагбаума, свалившиеся на капот, и мы покатили по серпантину вниз. Неосвещенная дорога ослепленными пламенем глазами воспринималась как черная бездна. Я снизил скорость, едва ли не высунул голову из разбитого окна, но это мало помогло. Фары не зажигались, должно быть, по той причине, что были разбиты при ударе о шлагбаум, и ехать приходилось, образно говоря, на ощупь.

Потом я стал различать на фоне темно-фиолетового неба ломаные углы скал, нависших над дорогой, бетонный бордюр, выкрашенный известью, худые деревья на обочине. Светало. Я стал расслабляться и откинулся на спинку сиденья. Машина покатила резвее.

— Ну вот, — произнес я осипшим голосом. — А вы боялись.

Гурьев не ответил. Голова его лежала на груди и безвольно покачивалась. Я похлопал его пальцами по щеке. Никакой реакции.

— Гурьев, вы проспите свободу! — громче сказал я и только потом понял, что он мертв.

Я прижался к обочине, дернул рукоятку стояночного тормоза и откинул химика на спинку сиденья. Две пули вошли ему в шею, с правой стороны, потому я и не увидел крови.

Я вытащил его на камни, отодрал от тлеющего борта небольшую доску и снял машину с тормоза. Провожал ее взглядом до тех пор, пока она не рухнула с обрыва в пропасть. Потом, когда снова наступила тишина, освободил коченеющие руки химика от проволоки, снял с его лица высохшую и пожелтевшую от жара повязку и, судорожно сглатывая комок в горле, от которого тяжелели переполняющиеся слезами глаза, стал обкладывать его камнями. Сначала по бокам, потом на грудь, потом на лицо… Был человек — нет человека.

Сломал тонкое дерево, растущее на обочине, оторвал ветки, одну из них прикрутил тряпкой поперек ствола. Не знаю, был ли он христианином — ученые, они почти всегда без бога в душе, — но могила должна быть как-то обозначена. Достал из кармана шариковую ручку, которой вчера днем написал роковую записку о встрече, и вывел на доске: