– Что головы повесили? – крикнул он. – Сейчас сыграем музыку! Махмуд, стрельни разок, дорогой…
Автоматная очередь прогремела над уличным гамом. Зазвенели разбитые стекла: пули угодили в лобовое стекло припаркованных неподалеку «Жигулей», по счастью, никого не задев.
– А сейчас я свою музыку сыграю! – крикнул полевой и, устроившись на подоконнике, открыл стрельбу одиночными.
Упал, кровавя асфальт, тот самый толстый мент, не в добрый час выпершийся прямо в сектор прямого обстрела. Завизжала женщина. Побежали санитары в зеленых реанимационных робах.
– Горячо будет! Ай, горячо! – вокликнул полевой и жирно сплюнул через подоконник вниз, на асфальт.
– Дуреют чичи, – заметил Мезенцев, осматривая Артема со всех сторон, будто свежую покупку. – Ждут, суки, штурма, да хрен вам – штурма не будет!.. Все запомнил, капитан?
– Так точно.
– Ну с богом, Тарасов!
Артем похлопал себя по карманам, поправил журналистский бейдж и сказал:
– Есть одно пожелание, товарищ полковник.
– Слушаю, – без обычной иронии отозвался комбат.
– Посадите снайпера вон на ту крышу – больница там вроде? – и пусть будет готов.
– Сделаю, – кивнул Мезенцев.
Батя смотрел вслед удаляющемуся Артему. Видеокамеру профессионально держит, нарочно сутулится – это чтобы военную выправку не выдать. Топает капитан в гражданской летней рубашоночке по заляпанному машинным маслом асфальту – как ни в чем не бывало топает…
– Офицерский медальон у Тарасова отобрать забыл! – спохватился комбат. – Поздно, черт… Эй, ребята, готовьтесь: при звуках стрельбы – через площадь одним броском! На первом этаже баррикада – обойти! Врываться через окна! Валить всех!..
Микроавтобусы «Гаммы» подтянулись на максимально возможную дистанцию – метров семьдесят до угла здания. Дальше нельзя – слишком подозрительно.
– Не выдайте, «лешие»! – вдруг попросил Мезенцев.
Бойцы молчали: говорить в такой момент нельзя, сглазить можно.
Дверь отъехала. Солнце заглянуло в полутемный салон.
Запах бензина – запах стремительно проживаемой жизни. Как выгорает в двигателе бензин, так растворяется время в пространстве. И жизнь выгорает вместе с бензином.
Протащили по асфальту смертельно раненного мента. Олеся привычно проводила прицелом санитаров и снова вгляделась в крышу здания напротив. Бойцы Джохара убрались с крыши, оставив ее одну: ждали атаки.
Она кожей чувствовала опасность. Занявший позицию снайпер федералов играл с ней в кошки-мышки. Сверкнула на соседней крыше оптика и погасла. Противник правильно выбрал позицию. Олеся осторожно отползла назад, перекатилась и сунула ствол в соседний водосток. В перекрестье прицела покачивались кроны деревьев, был виден угол больничного окна. Солнечный блик больно ударил по глазам. Он не стрелял: только обозначился и затаился. Хуже не бывает.
«Пристрелю как собаку, – подумала Олеся. – Если он не сделает это первым… Ой, мама, мамочка!»
Девушка почувствовала, как вспотели ладони и струйка пота сбежала по виску. Впервые Олеся пожалела, что пошла на вербовку. «Москаль – не человек», – так учили ее дома. На самом деле ведь – человек, самый обыкновенный… Видя сейчас в паучьем перекрестье то и дело возникающие фигуры людей, Олеся понимала, что предпочла бы стрелять в одинаковых, одетых в форму солдат, а не в жителей этой несчастной разбойничьей республики…
Отложив винтовку, девушка положила подбородок на сплетенные руки. Жарко на крыше. Как хорошо, что не она убила того мента! А в здании тихо – только слышно, как всхлипывает какая-то женщина… Полевой командир говорит что-то на своем гортанном языке… Она уже знает несколько слов по-чеченски: «бере» – лихой джигит, «кардзахдийла» – огорчаться, «йиша» – сестра… Да, и «салам» – привет…
Гулкое эхо выстрела раскатилось над крышами. Олеся вздрогнула: ей в лицо ударила колючая щепка. Приклад «эсвэдэшки» был расщеплен точно посередине. Снайпер федералов напомнил о себе.
«Он не выстрелил в меня, но показал, что может выстрелить, – унимая дрожь в теле, подумала Олеся. – Какого черта он оставил меня в живых?!» Она потянула «эсвэдэшку» на себя, переползла к самому краю крыши. «Здесь он меня не видит… Только и я ни черта не вижу…»
Высунулась из люка голова одного из боевиков.
– Стрельба была?
Олеся молча показала разбитый приклад винтовки. Чич зацокал языком и исчез. Коллега с той стороны больше не стрелял.
В той войне счет все-таки шел не на тысячи и миллионы, как во Вторую мировую, а на отдельные головы, и потому отдельную смерть нельзя было припрятать среди тысяч смертей. Выдергивает коварный Кавказ по одной жизни из множества других – будто кто нитки из потертого пиджака дергает…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу