Александр Белов - Тень победы

Коридор привел Белова в просторный зал с высоким потолком. Позади, за глухой стеной, было взлетное поле; впереди, за перегородкой из толстого стекла — здание аэропорта. Перегородка изгибалась в виде дуги; на ее левой оконечности размещался пункт паспортного и таможенного контроля. Саша ринулся было туда, рассчитывая поскорее покончить со всеми этими скучными формальностями, но что-то, наверное, шестое чувство, заставило его повернуться. Он просто не поверил своим глазам…

За перегородкой, прямо напротив него, стояла Лайза. Он почувствовал что-то вроде ступора. Самым логичным и естественным было бы броситься к в зону таможенного контроля, швырнуть на стойку паспорт, начать лихорадочно заполнять декларацию… Но вместо этого Белов шагнул к перегородке. Точнее, они сделали этот шаг одновременно — каждый со своей стороны.

— Лайза… — сказал Белов, прекрасно понимая, что толстое стекло скрадывает все звуки.

Губы Лайзы дрогнули.

— Саша… — произнесла она.

Конечно, Белов не мог это слышать, но он знал наверняка, что Лайза произнесла его имя.

— Лайза… — повторил он и положил руку на стекло.

Лайза сделала то же самое. Их ладони, разделенные прочной перегородкой, почувствовали друг друга. Белов готов был поклясться, что какие-то невидимые импульсы, пренебрегая законами физики, текут между их руками, не обращая внимания на пустяковую преграду. Он преодолел три четверти Евразии и Атлантический океан, чтобы увидеть любимую… Что по сравнению с этим два сантиметра прозрачного пластика?

— Лайза… Я приехал. Я тебя люблю, — прошептал Белов.

Два нежных взгляда растворились друг в друге; тепло родной плоти согрело безразличный холод стекла. Два сердца понеслись куда-то вскачь… Он не помнил, сколько это продолжалось. В их воображении, конечно. Торопливое избавление от одежды; быстрые, жадные, ненасытные поцелуи… Они стояли, не в силах отвести глаз друг от друга. И тягостное чувство, что они что-то упускают в своей жизни — вдруг испарилось, исчезло без следа…

Когда Белов покончил со всеми формальностями, Лайза взяла его под руку и повела на огромную, как летное поле, автостоянку. Они вышли из здания аэропортами Саша в который раз был поражен фантастическим пейзажем Нью-Йорка. Ему показалось, что он чудом перенесся из двадцатого в двадцать второе столетие. Вдалеке толпились, опережая друг друга, громадины небоскребов, в их чешуйчатых зеркальных стеклах крошились на мелкие осколки спицы солнечных лучей. От мириадов квантовых зайчиков слепило глаза.

Прозрачно-серая дымка смога зацепилась за верхушки самых высоких башен, она дрожала, вызывая ощущение постоянного напряжения. Город жил, дышал, он не был ни застывшим, ни холодным. Даже за столько километров от него, Саша ощущал Нью-Йорк как огромное существо с собственным неповторимым жизненным ритмом. Ритмом настолько мощным, что противиться ему было бы по меньшей мере глупо — уж слишком неравны силы.

Саша одновременно любил и ненавидел Нью-Йорк. Он не мог не подчиниться его обаянию, но и долго выносить навязанный темп тоже не был в состоянии. К счастью, он не собирался оставаться здесь надолго. Завтра утром они сядут в машину и поедут, куда глаза глядят, останавливаясь в маленьких мотелях и придорожных закусочных…

Лайза искала машину среди сотен других заполонивших стоянку. Саша попробовал угадать, что это будет за модель. «Это должно быть что-то практичное. Надежное. Не очень дорогое и не очень броское. Наверное…» — он не успел додумать.

Лайза подошла к серебристой «Тойоте-Камри» и открыла дверь.

— Вот мое ландо, — сказала она. — Хочешь за руль?

— Нет, спасибо, — улыбнулся Белов. — Говорят, что три четверти нью-йоркских таксистов — русские. Представляю, что они творят на оккупированной территории!

Лайза рассмеялась.

— Почему на оккупированной? Теперь это их страна. Они стали американцами.

— Я сильно сомневаюсь, что русский может стать кем-то еще, кроме как русским.

Лайза с осуждением покачала головой.

— Саша… Я многое вижу по-другому в Америке благодаря тебе. Но твой шовинизм мне не нравится.

— Это не шовинизм. Я просто люблю свою страну и свой народ. Точно так же, как и ты — свою.

— Мы в неравном положении, — назидательно сказала Лайза. — Одно дело — любить Америку, и совсем другое — Россию.

— В чем же разница? — удивился Белов.

— Америку любить проще. Здесь легче жить. А в России… Тяжело.

Белов пожал плечами.