Александр Жиров - Амулет смерти

Колдун поднял пластиковый стаканчик. Ямсовая самогонка куда лучше, но деваться некуда.

— Да ты закусывай, — широким жестом прапорщик обвел рукой плащ-палатку. — Не стесняйся.

Прежние страхи ворохнулись в голове колдуна. Он внимательно посмотрел на черные сухари и консервные банки с тушенкой. «Отравят!» — догадался Каплу и отчаянно замахал руками:

— Мерси, мсье. Гран мерси.

— Ну и хрен с тобой, черная харя, — сказал по-русски капитан и перевел: — Иди тогда погуляй.

Колдун с радостью отошел подальше от этих опасных людей. А опасные люди выпили еще по одной. И по третьей. Тридцатиградусная декабрьская прохлада размягчала мозги и сердца.

Опасные люди выпили по четвертой.

Доели тушенку, принялись за консервированного лосося.

— Не пойму, — сказал Иванов, — что мы с женой за люди такие? Пока порознь, друг по другу тоскуем. А как встретимся — любви на один час хватает. Скандалить начинаем. Из-за любой мелочи.

— Ты ж не скандалист, Серега. Я ж тебя шесть лет знаю. Каких только ситуаций не было… Давай еще по одной.

Прапорщик сходил к машине и принес еще флягу. Такие темно-зеленые железные фляги в матерчатом чехле весь мир знает.

Восемьсот граммов вмещается. Воды или водки — это когда как. Русские солдаты носят их подвешенными к ремню. Справа от ширинки.

— Что ж, выходит, жена у меня скандалистка? Она во всем виновата?

Прапорщику такой вариант не нравился. Не по-мужски это — валить всю вину на женщину.

— Слушай, Серега! А ты в торец ей дать не пробовал? — поинтересовался капитан. — Говорят, помогает. Говорят, после первого раза бабы потом как шелковые.

— Да не могу я, Вась. Рука не поднимается. Она ж хрупкая, нежная. Она ж моим детям мать! Ты вот свою Лену бил?

Капитан повесил голову. Ну и тема, черт ее дери. В памяти всплыло лицо жены. «Как тебе, мой любимый, служится? — спрашивали ee глаза. — Как с несовершеннолетней девчонкой спится, мой хороший?»

— Никогда и пальцем не тронул, — безразлично сказал Кондратьев. — Ты обеззараживающие таблетки не забыл? Давай водички попьем. Знойная тут у них зима, понимаешь.

Выпитый спирт тут же отфильтровывался кожей: друзья бешено потели. Они прикончили вторую флягу, и прапорщик тут же принес третью. Они возлежали на плащ-палатке в позе римских патрициев.

В тени грузовика.

Ротный старшина начал позевывать.

Капитан предложил ему «беломорину», но и это не помогло. Пора было трогаться в обратный путь. Пикник удался на славу.

— Эй, Каплу, — позвал капитан. — Где ты, мой дорогой друг? Ау!

Кондратьев стал на четвереньки. Медленно выпрямился. Поозирался в поисках «дорогого друга». Колдуна нигде не было.

Заглянул под машину. Туда, впрочем, черного заклинателя сахарной головой не заманишь.

Капитан бросил взгляд на старшину роты. Тот находился в позе нормального советского мужика. То есть на спине.

И храпел.

Словно после обеда где-нибудь в селе Кукуеве. Над этой идиллией сильно не хватало репродуктора с передачей «В рабочий полдень».

Однако рука прапорщика под плащ-палаткой лежала на незаметном «АКСУ» — автомате Калашникова со складным прикладом и укороченным стволом.

От жары и спирта Кондратьева переполнила слезливая гордость. От профессионал. От черт. Настоящий десантник. Ему стало жаль будить Серегу.

Вдоль реки шумел сурово мангровый лес. Кажется, небо начинало хмуриться.

На холмистой равнине с редкими пальмами колдуну укрыться было бы сложно.

"Неужели черномазый решил самостоятельно дойти до Губигу? — рассуждал про себя Кондратьев. — Это не так уж близко.

По спидометру двадцать километров. Но таким образом колдун избежит поездки в страшном звере…"

Капитан закинул автомат на спину и, пошатываясь, побрел в мангровые заросли. Либо колдун каким-то чудом успел слинять, либо он здесь. Изучает корни — дыхательные и ходульные.

«Нехорошо нам с Серегой уехать, бросив человека, — размышлял капитан. — Мы ж его насильно сюда привезли…»

По мере приближения к воде заросли становились все гуще. Скоро капитану пришлось буквально продираться, ломая уникальные растения и топча верхние корешки. Ноги разъезжались на черном скользком иле.

Иногда капитан вдруг останавливался.

Прислушивался — как учили. И продолжал путь. Почва делалась все более топкой.

Вязкой. Хватающей за ноги.

Вот и река. Стремительный зеленый поток, который забавлялся с лучами предзакатного солнца. Преломлял их, отражал, смешивал. Но не пускал внутрь.