Андрей Дышев - Шатун

- Как неудобно получается, - произнесла она. - Я сама уговорила вас пойти в поселок… Сейчас я что-нибудь придумаю.

Кирилла тронула заботливость девушки. Он взял в руки ее ладонь.

- Ни о чем не надо думать. Идите домой и отдыхайте. До свидания!

Как ни странно, Вера схватила его за руку и решительно произнесла:

- Ни за что! В «Ковчег» я вас не пущу!

Она подняла крючок, отворила калитку и настойчиво притянула Кирилла к себе.

- Вот что, - сказала она тихо, - переночуете у меня. Только, пожалуйста, говорите шепотом.

«Вот начинается, что ты хотел», - мысленно сказал себе Кирилл и спросил:

- А почему шепотом?

- Потому что хозяева уже спят.

- А разве… - произнес Кирилл, но Вера прижала ладонь к его губам. Он хотел спросить: «А разве не вы хозяйка дома?»

Он зашел следом за ней на веранду, где пахло сушеными яблоками. Она провела его в темный коридор, а оттуда - на скрипучую деревянную лестницу. Когда они поднялись на второй этаж, в сумочке Веры опять запищал сигнал. Скрыть это было невозможно, хотя Кирилл старательно притворялся глухим. Звеня ключами, девушка открыла дверь и, раздраженно буркнув «Подожди!», захлопнула ее перед носом Кирилла.

Он сел на ступеньку, рассматривая убогое убранство лестничной площадки, ржавые ножи, торчащие между бревен, мотки веревки, пучки высохших трав и цветов. Он не хотел подслушивать, но из-за картонной двери нервный голос Веры был слышен достаточно отчетливо:

- …Не кричи на меня!.. Да, не могла… Хорошо, я поняла… Да, поняла… Не надо по сто раз повторять одно и то же… Можно подумать, у меня сто рук, чтобы все сразу унести с собой…

«Или муж, или изрядно поднадоевший любовник», - подумал Кирилл, пытаясь по тону, каким разговаривала Вера, угадать ее собеседника.

Потом за дверью все стихло. Кирилл стал неудержимо зевать. «Сейчас ей будет стыдно смотреть мне в глаза, и если до этого в ней тлели какие-то желания, то уже больше не тлеют».

Дверь открылась. Неожиданно перейдя на «ты», Вера бесцветным голосом бросила:

- Зайди!

Кирилл угадал: девушка старательно прятала глаза. В крохотной комнате с низким, почти лежащим на темечке потолком, из мебели стояли лишь допотопная кровать с выпуклым полосатым матрацем, желтый шкаф, дверцы которого, чтобы не раскрывались сами по себе, были заклеены лентой скотча, да миниатюрный столик с одноконфорочной плиткой и кое-какой кухонной утварью.

Вера, ни слова не говоря, принялась греметь кружками и чайником. Кириллу больно было на нее смотреть. Ему ничего не стоило молча повернуться и уйти, и девушка вряд ли стала бы этому препятствовать. Но он в самом деле устал, у него уже не было никаких намерений относительно ее, и он мечтал лишь выспаться. Подойдя к Вере, Кирилл взял ее за руку, прервав ее попытки зажечь спичку о замусоленный коробок.

- Вера, мне ничего не надо, - сказал он. - И чая, кстати, тоже… Покажи, пожалуйста, где мне лечь.

- Как хочешь, - буркнула она, швырнула спички на плитку и вышла в другую комнату через дверной проем, закрытый занавеской на веревке. Через минуту там погас свет.

Кирилл не стал стелить постельное белье, которое лежало в изголовье кровати крепкой накрахмаленной стопкой, и лег, не раздеваясь, поверх одеяла. И сон вдруг начисто отшибло. Он лежал, глядя в потолок, по которому скользили световые блики, вспоминал сегодняшний огромный день и думал об одноклассниках. Внизу скрипели полы, кто-то покашливал; с улицы доносился гул автомобилей, где-то недалеко с пронзительным свистом взмыла петарда… Может быть, одноклассники совсем рядом, в доме напротив? Уже изрядно выпили, уже вспомнили все, что можно было вспомнить, уже перемыли кости всем учителям и вышли из прокуренной и душной комнаты на воздух и сейчас запускают петарды, горланят песни, толкаются, падают в сугробы. Взрослые дети! Только в кругу одноклассников можно скинуть пару десятков лет и не бояться ребячества… Хорошо, если Людка приехала. Почему-то больше всего Кириллу хотелось увидеть именно ее. Тогда, в школе, на многие поступки одноклассников она реагировала как взрослый человек с вполне сформировавшейся моралью. Пирогов был самым беззащитным и жалким учеником в классе. И все те, кто страдал от комплексов неполноценности, самоутверждались на его слабости: без всякой причины могли дать пинка под зад или влупить щелбан. Людка таких подвигов не выносила. Она кидалась на защиту Пирогова так, словно защищала своего сына: «Что, урод, нашел самого слабого? Может, тебя познакомить с моими ребятами, и я посмотрю, как ты им дашь пинка?»