Андрей Молчанов - Улыбка зверя

— Это все, положим, филология, — задумчиво сказал Верещагин. — Золото, зола… Но сколько все-таки странного в христианстве… И нелогичного. Зачем было, к примеру, убивать невинных младенцев в Вифлееме? В чем тут справедливость?

— Юный друг мой, — мягко и укоризненно улыбаясь, ответил Ожгибесов. — Не смешивайте божественную сущность христианства с обыкновенной юриспруденцией. Если убрать из христианства такой пустячок как “вечная жизнь”, то только тогда ваш аргумент чего-то стоит. Невинные эти младенцы, в силу своей невинности должно быть пребывают нынче в раю. А представьте себе, что они благополучно выросли, и что же?

— И что же? — едко спросил Ивлев.

— А то, что они, подросши, наверняка кричали бы “Распни Его!”, зарабатывая себе путевку в вечный ад. О, какое страшное слово “вечность”! Это в мозгу человеческом не укладывается, но не станете же вы отрицать существования вечности и бесконечности хотя бы в физическом смысле…

— Да, — согласился Верещагин. — Эти вещи безусловно и очевидно в природе существуют, хотя в мозг не вмещаются. Если долго представлять себе ту же бесконечность, то и свихнуться недолго… Как это — конца нет? Не может такого быть…

— Но есть! — заключил Ожгибесов. — Впрочем, никакие научные аргументы в спорах о вере не имеют ни малейшей цены. И логика человечья совершенно бессильна перед логикой высшей. С точки зрения человеческой логики, возмутительно, что первым в рай прошел не праведник какой-нибудь, не постник и не девственник, а разбойник…

— Ага! — вскричал Ивлев. — Убийца, вор и злодей пользуется у вас благами, а честный человек и труженик…

— Все дело в том, что это был не совсем обыкновенный рабойник, — задумчиво перебил Ожгибесов. — Это был разбойник раскаявшийся. Пусть в самый последний час, но — раскаявшийся. А это и всем нам дает упование и надежду…

— И все-таки земля плоская, — невпопад заявил Ивлев.

— Да хоть треугольная. Как раз вот это, милейший Аристотель Алексеевич, не имеет никакого значения, — сказал Ожгибесов. — Абсолютно никакого.

— Ну что, уважаемые кретины, — ровным, но не предвещающим ничего хорошего голосом, говорил Урвачев, расхаживая из угла в угол по просторному своему кабинету, который толком не успел еще обжить. — Рассказывайте про свои паскудства… Подробно и внятно.

“Уважаемые кретины”, а их было трое, стояли у стены, переминаясь с ноги на ногу и стараясь не встречаться взглядом с грозными глазами шефа. Низкорослые, мордастые, коротко стриженные под “крутых”, они были очень похожи друг на друга, точно какая-то общая родовая мета объединяла их, при том, что и лица их, и цвет волос, и глаза были совершенно разные. Но сходство, тем не менее, было поразительным, и это сходство выражалось вовсе не в идентичности отдельных индивидуальных черт, это было сходство вида или подвида — так всякий человек, даже ребенок, без труда определяет с первого взгляда: “вот это собака” или “вот это змея”, несмотря на то, что и собаки бывают разных мастей и размеров, и змеи бывают разной длины и расцветки…

— Ну, начинайте, голуби… Я слушаю, — остановившись перед подчиненными, наседал Урвачев. — Языки съели?.. Давай ты, Репа, ты старший…

Репа — сутулый парень с длинным угреватым лицом, на полшага выступил вперед и сказал:

— Поздравляем, Сергей Иванович…

— Что?! — взвился Урвачев. — Ты с чем это меня поздравляешь?

— Ну… Это… — Репа оглянулся на товарищей, ища поддержки, но те, видя, что Репа сморозил что-то не то, отворачивались и молчали. — Ну это, Сергей Иванович… Как же… С выборами вас… В большие “бугры”, так сказать…

— Молчать, идиот! — рыкнул на него Урвачев. — Давай по делу… Как вы Прозорова прозевали, как в дальнейшем паскудили… Ну…

— Так мы же, Сергей Иванович, морды его не видели. Наугад пасли. Мы с Пауком у главного выхода дежурили, а Зяма у черного. Он через черный и ушел, среди ночи… Зяму вырубил, тот даже увидеть его не успел…

— Я, Сергей Иванович, отвернулся на миг, ботинок поправить, — стал объяснять Зяма, толстый и пучеглазый малый. — А дальше ничего не помню. Здоровый, видать, лось… У меня, Сергей Иванович, в первый раз такая промашка…

— Отвернулся… Промашка… — презрительно сказал Урвачев. — Дальше, Репа…

— Ну, а дальше мы Зяму водичкой… Первая помощь…

— К черту Зяму!.. Дальше…

— Ну дальше мы ломанули этого… художника… Все тихо сделали, Сергей Иванович, все путем. Сзади по башке, он лиц наших не видал. Отвезли на базу, передали Торчку и Бешеному…