Сергей Зверев - Жиган - жестокость и воля

Михута больше не дергался, но его палач на всякий случай сделал контрольный выстрел в голову.

То ли из-за того, что Аладдин волновался, то ли у него после физической работы дрожали руки, но пуля лишь чиркнула по виску и с неприятным визгом срикошетила от стены, ударившись о дверной стояк.

— Е… твою мать, — как прапорщик, выругался азербайджанец.

Икмет тоже наградил подельника крепким русским ругательством. Прозвучал еще один контрольный выстрел.

На сей раз пуля угодила в глаз Михуты. Жидкость из взорвавшегося глазного яблока залила ему лицо, из разорванного на затылке черепа выплеснулись капли уже мертвого мозга.

Чернявый, в полубессознательном состоянии лежавший в комнате, приподнял голову и выдохнул что-то неразборчивое. Аладдин, держа в руке пистолет, подошел к нему и прислушался.

— А, бля… суки, обезьяны вонючие… — шамкал он разорванным ртом.

— Ты сдохнешь, как собака, — засмеялся азербайджанец и плюнул в лицо вожаку «Синих».

Затем он отложил пистолет с глушителем в сторону, на тюфяк, лежавший рядом с кроватью, расстегнул брюки и стал мочиться на поверженного врага.

Желтая струя лилась на окровавленное лицо вожака братков, смешивалась с пузырящейся жижей, стекавшей на подушку из порванного рта, брызгами разлеталась в стороны.

Захлебываясь собственной кровью, слюной и воняющей мочой, Чернявый кашлянул несколько раз, потом захрипел, задергался и выпучил глаза. Похоже, жидкость забила ему горло и он не мог дышать.

— Подыхай, паскуда, — застегивая брюки, сказал Аладдин.

Затем он подобрал пистолет и пару минут наблюдал за агонией Чернявого. Тот дергался изо всех сил и наконец затих, глядя невидящими глазами в потолок.

Отойдя на метр от изгаженного врага, азербайджанец всадил в него две пули. Потом подумал и выстрелил еще два раза.

Выходя из комнаты, он достал из рукоятки пистолета использованную обойму, сунул ее в карман, оттуда же достал новую и зарядил пистолет.

Передернув затвор, он два раза выстрелил в голову пожилой женщине, которую азербайджанцы использовали как прикрытие, чтобы проникнуть в квартиру Михуты. Потом он шагнул на кухню, где истратил еще два патрона на Болта.

Спрятав оружие под легкие летние куртки, Аладдин и Икмет вышли из квартиры. Рядом с трупом Болта на кухне лежала бутылка. Капли недопитой водки из горлышка медленно капали в растекавшуюся по полу лужу крови.

Константин глянул на часы. Было без десяти шесть. Уже битый час он ходил вокруг медицинского центра, ожидая окончания смены.

Он высматривал ее среди сотрудников, спешивших домой после работы. Особое внимание привлекали женщины ростом ниже среднего, но, как назло, ее среди них не оказалось.

Парочка молодых особ, одетых по погоде лишь в легкие блузки и мини-юбки, загадочно улыбнулись в ответ на внимательный взгляд хорошо одетого и вполне симпатичного молодого человека с букетом цветов в руках. С явными вздохами сожаления они проходили мимо, видя, что на них не обращают внимания.

— Ну наконец-то, — выдохнул Константин, увидев брюнетку с короткой стрижкой в туфлях без каблука.

Она была без очков, как в первый раз, когда Константин встретил ее в лифте. Но вместо скромного делового костюма на молодой женщине было надето изящное летнее платье из белого шифона.

Держа в руке маленькую сумочку, она вышла из стеклянных дверей медицинского центра и уверенно направилась к аллее. Несмотря на высокий рост и длинные ноги, Панфилову не сразу удалось нагнать ее.

Выскочив из-за спины брюнетки и прикрываясь цветами, он воскликнул:

— Я очень упрямый!

Она остановилась, будто споткнувшись, и долго смотрела на Константина выразительными карими глазами. Он виновато улыбался, наклонив голову.

— Вы так и будете стоять? — стараясь не рассмеяться, спросила она.

— А что?

Она так многозначительно посмотрела на цветы, что Константин не мог не осознать своей ошибки.

— О, извините. — Он протянул ей букет великолепных алых роз. — Это вам.

— Вы невыносимы, — улыбнулась она, перевесила сумочку на плечо и взяла цветы. — Ваше счастье…

— Что я упрямый?

— Что вы пришли с розами.

Она улыбнулась так обезоруживающе, что Константину сразу же захотелось обнять ее.

— Это мои любимые. Других я не люблю.

— Значит, если бы я пришел с гвоздиками, вы отхлестали бы меня букетом по физиономии? — предположил Панфилов.

— Во всяком случае, моей благосклонности вы не дождались бы.