Сергей Зверев - Жиган - жестокость и воля

— В общих чертах, — Мокроусов развел руками. — Занятость. Вы знаете, очень много текущих дел. У меня ведь больные, операции, почти двести человек персонала. Я буду вам очень признателен, если вы посвятите меня во все подробности. Там, где не хватает фактов, приходится довольствоваться в основном слухами.

— Общая картина такова, — казенным тоном сказал следователь. — Соседи по лестничной площадке услышали в квартире потерпевшего шум борьбы и крики, они обратились по телефону в органы внутренних дел. После этого на место прибыл дежурный наряд милиции. Дверь квартиры была заперта, на звонок никто не отвечал, и старшему наряда пришлось в присутствии понятых вскрывать дверь. Владимир э…

— Андреевич.

— Владимир Андреевич, я, с вашего позволения, закурю.

— Разумеется. Пепельница на столике рядом с вами.

Следователь достал из кармана пачку «Родопи» и, чиркнув спичкой, закурил.

Кабинет сразу же заполнился удушливым запахом дешевого болгарского табака.

Мокроусов вышел из-за стола, открыл форточку.

— В ванной комнате было обнаружено тело со следами множественных ножевых ранений. После того как понятые опознали в потерпевшем Долгушина Никиту Григорьевича, старший наряда вызвал оперативно-следственную группу. После проведения необходимых следственных мероприятий было возбуждено уголовное дело по факту убийства.

Мокроусову, российскому интеллигенту в третьем поколении, неприятно резануло слух, как следователь произнес «возбуждено», с ударением на втором слоге. Но как человек воспитанный, он лишь чуть-чуть поморщился.

— Значит, убийство? — со вздохом спросил он. — И никаких сомнений?

— Характер ранений никак не подтверждает версию о самоубийстве, — произнес Борисов. — Но мы, конечно, рассматривали и ее.

— И ничего из вещей не взяли?

— Да, — покачал головой Мокроусов, это печальное событие. Множественные ножевые ранения… Какой варвар сделал это?

— Нам бы тоже хотелось узнать. Борисов затушил в пепельнице окурок и прикурил новую сигарету.

Мокроусов сдержанно кашлянул, но промолчал.

— Скорее всего мне придется вызвать вас в качестве свидетеля по делу о смерти Долгушина, — сказал следователь.

— Свидетеля? — удивленно переспросил Мокроусов. — Но что же я вам могу сообщить? В тот день я допоздна находился на работе.

— Не пугайтесь, Владимир Андреевич, — следователь наконец-то запомнил имя и отчество главного врача. — Свидетель и подозреваемый — это разные вещи.

— Я понимаю. Что мне нужно делать?

— Вас вызовут повесткой. Вы просто дадите некоторые показания для протокола. Чистая формальность, поверьте. Я хотел бы поговорить с вами о привычках, наклонностях потерпевшего, его связях. Пообщаться с вами э… так сказать, в неформальной обстановке.

— Не знаю… Долгушина я хорошо знал с профессиональной точки зрения, как специалиста. Он считался нашим ведущим сотрудником. Довольно перспективным, Между прочим. Иногда он ассистировал мне Во время наиболее сложных операций.

— А какой у него был характер?

— Я бы сказал — очень ровный. Он находился в нормальных отношениях со всеми сотрудниками нашего центра. Я не припоминаю, чтобы кто-то жаловался мне на Никиту Григорьевича. Мне тоже не приходилось конфликтовать с ним.

— Какие у него были интересы?

— Он целиком посвятил себя избранному делу. Работа — его единственная настоящая страсть.

— Ну, насчет страсти не знаю… — про тянул Борисов, медленно качая головой.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Мокроусов.

— Об этом чуть позже. Насколько нам удалось выяснить, Долгушин вел одинокий образ жизни.

— Да, он не имел семьи. Следователь заерзал в кресле.

— Вот об этом мне и хотелось бы поговорить с вами, Владимир Андреевич. Давайте не ходить вокруг да около. Долгушин был гомосексуалистом?

— Почему вы так решили?

— Судя по показаниям соседей и еще кое-каким косвенным данным, которые нам удалось обнаружить у него в квартире, Долгушин не интересовался женщинами.

— А что это за косвенные данные, о которых вы говорите?

— Мы нашли у него несколько э… мужских журналов. Ну, знаете, с фотографиями обнаженных мужчин.

— Да-да-да, — закивал Мокроусов, — я тоже замечал за ним эту странность. Но, откровенно говоря, мне казалось, что это чисто медицинский интерес. Однако, могу вас уверить, на профессиональных качествах Никиты Григорьевича это не сказывалось.

— Зато сказалось на его личной жизни, — глубокомысленно заметил следователь, допивая уже остывший кофе.