Андрей Молчанов - Падение «Вавилона»

Мы уже въехали в поселок, я управлял грузовиком под байки сидевшего рядом со мною в кабине Труболета, как вдруг раздался сильный удар по крыше кабины и вслед за ним истошный вопль Кондрашова:

— Стой, гад, стреляю! — И вслед за криком прострекотала автоматная очередь.

Покрывшись холодным потом, я нажал на педаль тормоза, тут же выскочив наружу.

На обочине, подтянув обеими руками к подбородку правую ногу, корчился колесный вор, подвывая в каком-то животном ужасе, помрачившим, видимо, его рассудок. Штанина его извалянных в дорожной пыли казенных брюк набухала густой черной кровью, отчего мне стало так дурно, что тоже хотелось подвыть ему в унисон, как загипнотизированной однообразным звуком собаке.

Нас окружили остальные зеки, облепленные ошметками разбитых арбузов, и подоспевший к своей жертве стрелок, составившие после моего резкого торможения единое целое, не сразу сумевшее разделиться на отдельные организмы.

— Ну и куда ты бежал, духарик? — молвил Кондрашов, смущенно кашлянув. — Эк, как тебя!.. Ну-ка дай посмотрю…

Колесный вор завыл на тон выше.

— Конец нам всем, бля буду! — сказал убийца, роясь рукой за шиворотом и доставая оттуда мятый початок кукурузы. — Отнырялись!

— У человека карточный долг, — объяснил мне Отец Святой. — Это шаг отчаяния, начальник…

Я понял: дурень проигрался в карты «блатным», компенсировать долг было нечем и для его списания требовалось либо покушение на самоубийство, либо на побег. Покушение правдоподобное. И с этой задачей прогоревщий картежник, без сомнения, справился.

Из ближайшего дома к нам выбежало перепуганное и одновременно возмущенное семейство местных жителей: одна из выпущенных из «калашникова» пуль угодила, пробив оконное стекло, в пятилитровую банку с вишневым вареньем, стоявшую посередине стола, за которым семейство предавалось мирному чаепитию. Понять праведное негодование гражданского населения было нетрудно.

Внезапно около нас остановился проезжавший мимо ротный «газик», из него выскочил, вытаскивая из кобуры пистолет, Басеев с оскаленной пастью бешеного волка — и закрутилось!

Раненного в ногу картежника отвезли в поселковую больницу, приставив к нему часового, зеков отправили на пристрастное дознание к «куму», а мной и Кондрашовым занялся лично Басеев, резонно обвинив нас в вопиющем нарушении правил несения караульной службы, грозя скорым судом и дисциплинарным батальоном.

Грубостей в высказываниях лейтенант не допускал, даже задушевно улыбнулся мне, посулив, что, когда я лишусь лычек, он не отвернется от падшего сержанта и по моем возвращении из дисбата будет горячо ходатайствовать о зачислении старого, мол, знакомого, в состав его взвода рядовым стрелком. Врал, конечно, зараза, но на нервы действовало…

«Кум» тем временем усердно колол зеков в своем кабинете, выясняя их информированность о намерениях незадачливого побегунчика, и в итоге моя бригада отправилась на трехдневную профилактику в штрафной изолятор, осев в его затхлых казематах на вонючей водице и черствых горбушках грубого хлеба.

Также был учинен допрос с пристрастием морально подавленного пулевым ранением беглеца, который, по словам часового, истекая соплями, заложил всех нас с потрохами, поведав оперу и о купании в канале, и о ловле ракообразных, и о запеченных домашних пернатых, хотя, что подвигло его на такую исповедь, не пойму. За попытку побега светил ему по выздоровлении тот же штрафной изолятор и не более того. Но, искушенный в оказании морального давления, «кум» сумел, видимо, использовать благоприятный психологический момент, и вскоре Басеев, визжа от восторга, сулил мне разжалование и дисбат, вооруженный куда большими для того основаниями, нежели поначалу.

Стрелок Кондрашов, потрясенный предательской позицией колесного вора, чье ранение, кстати, отличала чрезвычайная легкость, ибо пуля прошла через мягкие ткани, не задев крупных артерий, с возмущенным укором бубнил:

— Вот после этого и делай людям добро… Не понимают!

Он был искренне убежден в снайперской целенаправленности своего выстрела, хотя израсходовал половину боезапаса рожка. Те же слова Кондрашов адресовал и поселковым жителям, которых чуть не угробил, накатавшим жалобу прокурору с требованием материального возмещения за дырявое оконное стекло, варенье и скатерть.

Пока лейтенант Басеев наслаждался в тиши канцелярии литературно— бюрократическим творчеством по созиданию рапорта о моих легкомысленных похождениях, я, укрыв под гимнастеркой три батона сырокопченой колбасы, тайком наведался в жилую зону, а точнее — в штрафной изолятор, где томились мои без вины виноватые гаврики.