Михаил Нестеров: Мужская работа

– Вы что получаете от этого?

– У меня частный интерес. Я старший оперативный офицер ГРУ и к правоохранительным органам не имею никакого отношения. Вы можете облегчить мою задачу, если скажете, где документы на поставку химических боеприпасов в Ирак.

Штерн думал ровно минуту.

– Они у Антона.

– И он находится... – Холстов вопросительно поднял брови.

– В России. – Штерн ухмыльнулся. – Антон пилотировал самолет, на котором я прилетел, и сейчас он на его борту. Я всегда говорил ему: «Антон, отделяй свои пристрастия от работы». Но он не видит себя без неба. – Зиновий раскатисто рассмеялся. – Без неба в клетку.

Глядя на Штерна и Глеба Карпенко, вышагивавших к самолету в сопровождении нескольких человек в штатском, Антон полушутливо подумал: «Запираться на борту бесполезно». Равно как заводить двигатели и рвать в родные просторы.

В салоне самолета было тепло, Альбац предстал пред Анатолием Холстовым в белой рубашке с короткими рукавами и погончиками. Этакий гражданский авиатор, подумалось подполковнику.

– Мы не знакомы, – начал он, присев в кресло; через проход от него устроился Антон. – Но я работал в паре с Полиной Ухорской. Я подполковник ГРУ Холстов Анатолий Николаевич. Мне нужно то, что вы обещали Ухорской.

– Я давно избавился от этой бомбы, – спокойно ответил Альбац, не задумавшись ни на секунду. Словно готовил себя к этому разговору. – Мне надоело жить на вулкане.

За последние двое суток Холстов передумал многое, мысленно переписывал сценарии, менял варианты, строил предположения. Но такого ответа, честно говоря, он не ожидал.

Все закончилось в одно мгновение. И не возникло сомнений в правдивости долгожданного собеседника.

Что делать? Требовать доказательств? Смешно. Брать Антона на честное слово? Глупо. Он либо даст его, либо молчаливо пожмет плечами. Руки опускались сами собой.

Наверное, оттого обрушилась на подполковника астения, что не так он представлял себе встречу с оружейным воротилой. И не здесь, в Москве. Где? Где угодно. На просторной террасе роскошной виллы с видом на соседний остров Карибского моря, на Каймановых островах, в шикарном доме в Остенде, офисе в Шардже, представительстве в ЮАР, даже в бангской тюрьме, где он мог отбывать срок по постановлению трибунала Банги за полет в Габон с опознавательными знаками Государственной Центральноафриканской компании на фюзеляже своего самолета. «Куражился мужик», – всплыли слова Ухорской.

Полагая, что не ошибается, Холстов определил время, когда Антон избавился от документов: сразу же после известия об уничтожении резиденции Саддама. Они обесценились вместе со взрывом; но он не знает, какая цена стоит за ним. И продолжает стоять образом капитана Хайдарова, чья казнь состоится через несколько часов.

Впрочем, бумаги потеряли ценность еще раньше, когда вскрылась преступная деятельность дочерней фирмы ФСБ. А та, в свою очередь, была уверена, что компромат канул вместе с главным свидетелем в Черном море.

Свидетель жив, но что толку? Сейчас, когда договоры о поставке живого товара и накладные на поставку химических боеприпасов в Ирак могли стать оружием против Багдада, они оказываются потерянными навсегда.

«Я избавился от этой бомбы... Надоело жить на вулкане». Опасался иракских фанатиков? Или просто говорил о душевном спокойствии?

– Я думал, все закончилось, – нарушил молчание Антон.

Ответить ему? Однако не похоже, что он вызывает на откровенный разговор. Зачем он, если действительно все закончилось.

– Да нет, не все. – Анатолий прикурил сигарету и открыл пепельницу на подлокотнике кресла. – Командир группы спецназа попал в плен. После диверсии в резиденции Саддама он вызвал огонь на себя и уводил преследование от основной группы – трех бойцов и двенадцати заложников. Его казнь назначена на завтра, на шесть утра. Спасти его могли лишь документы на поставку химических боеприпасов в Ирак. – Подполковник встал с кресла и сверху вниз смерил Альбаца пренебрежительным взглядом. – Я только сейчас понял, почему капитан сдался в плен. Но тебе, Антон – или как там тебя, Шауль Эшред или Мадс Карлсен, – не понять.

С тяжелым сердцем возвращался в управление Холстов. Он сделал все, что мог. Ранимый и эмоциональный Борис Рощин, окажись он на месте подполковника, довольно точно подвел бы черту: «Где та пресловутая надежда? Нет ее! Дешевка – против всех правил, она умерла не до срока».

До срока оставалось шестнадцать часов двадцать пять минут.