Александр Лидин - Льды Ктулху

А Василий и вовсе голову повесил. Во-первых, он не нашел отца в Верховке. На все его вопросы красноармейцы лишь недоуменно пожимали плечами. Мол, был такой, да, в отряде, но сейчас его нет. И где он, никто среди ночи так толком и не смог ответить Василию. И еще брат… Хоть они часто и ссорились, это был, пожалуй, самый близкий Василию человек. Вот и умер он вместо него. Сел сзади и закрыл от пуль своим телом. Хотя если бы не он, может, Василий и не пустился бы в бега, когда бандиты напали на деревню. Он-то лично к красным никакого отношения не имел, а, как известно, сын за отца, а тем более за брата не в ответе. И ведь мать… Ну как он скажет ей, что Мишка погиб, что его больше нет? А может, и не надо будет ничего говорить. Мишку-то застрелили считай на окраине деревни. Может, мать сейчас плачет над его телом и гадает, какая участь постигла ее младшенького Василия?

— Чего нос повесил?

Василий резко дернулся, выпрямившись в седле.

— Ты что, нервный?

— Не-а… — протянул Василий, разглядывая Григория Арсеньевича, который чуть отстав от отряда, теперь ехал рядом. — Так просто задумался.

— Я вот что тебе хочу сказать, парень, — продолжал спаситель Василия. — Как подъедем, ты ухо держи востро. Ты пистолетик-то свой вынь, сними с предохранителя. Шесть пуль это, с одной стороны, мало, а с другой стороны, иногда и одна пуля жизнь спасти может… И еще… — тут Григорий Арсеньевич выдержал паузу, то ли сомневаясь, нужно ли говорить об этом, и подбирая нужные слова, то ли для того, чтобы замечание его прозвучало как можно более весомо. — Ты будь поосторожней. Держись меня и спиной ни к красным, ни к белым не поворачивайся.

Последнее замечание особо смутило Василия. Что значит «ни к белым, ни к красным»? Ну, к белым понятно, а красные… они ведь свои. Однако ни к какому выводу он так и не пришел, потому что впереди показалась околица и Волков скомандовал спешиться. Если бандиты выставили охрану, то лучше было ее не встревожить. Пока разведчики готовились к бою, он подошел к Григорию Арсеньевичу.

— Разрешите?

Тот кивнул.

— Насколько я понял, наша задача занять позиции и ждать, пока не подоспеют основные силы?

Григорий Арсеньевич печально покачал головой.

— Вы, товарищ Волков, поняли совершенно неправильно. Наша задача нанести противнику неожиданный удар.

— Но нас всего…

— Неожиданный, товарищ Волков. Бандиты, если они в деревне, напились и спят, им и в голову прийти не может, что мы устроим ночную атаку. Если б не этот парень, мы бы и не узнали, что тут происходит. Так что давайте по центральной улице. И палите во все подряд, только селян не перебейте.

Товарищ Волков нахмурился, потом кивнул.

— Есть, товарищ особо уполномоченный комиссар.

— Вот и славно, — кивнул Григорий Арсеньевич. — А я вот пока молодого человека задворками до его дома провожу, чтобы не заплутал. Заодно и пошумим по окраинам, а там глядишь, и наши подтянутся. Да, пальбу поднимите, когда я сигнал дам, а пока рассредоточьтесь, чтобы противник решил, что вас много… — а потом повернулся к Василию. — Ну что, веди…

Свернув на боковую улицу, Василий без промедлений направился к реке, обходя центральную часть деревни. Каждый шаг давался ему с трудом — впереди, скорее всего, было неприятное объяснение с матерью. Поэтому Василий шел механически, не глядя по сторонам, весь погруженный в себя и занятый лишь одной мыслью: как сказать матери о брате? А может, и вовсе не говорить? Сказать, что разминулись в темноте. Потом тело Мишки найдут… Только к тому времени он с красными или с белыми уйдет. Нет, все-таки с красными, а то вдруг где в бою с отцом столкнется. Что ж они, друг в друга стрелять станут? Тем более, что мельник, у которого они с Михаилом лошадь сперли, был заодно с бандитами, и если кого из его домашних особый уполномоченный комиссар на том повороте лесной дороги положил, то мельник Василию это вовек не простит…

Григорий Арсеньевич шагал рядом. Он-то, в отличие от своего проводника держался настороже, и все, что он видел вокруг, нравилось ему все меньше и меньше.

Деревня, которая часа три назад буквально бурлила жизнью — бандиты грабили и сводили счеты, крестьяне сопротивлялись, — теперь словно вымерла. Нигде никого. И что самое ужасное, не было слышно ни стенания вдов, ни плача осиротевших детей, ни рыдания матерей над телами погибших детей. Может, парень соврал? Может, никаких бандитов и вовсе не было. Хотел лошадь украсть, да его едва не поймали. А что стреляли в него, так времена сейчас смутные, и за лошадь пристрелить могут. Хотя, если по большому счету, и деревня не такой большой была — дюжины три домов. И все же… не кричали птицы, не лаяли собаки, не стрекотали сверчки. Ни одного звука, присущего ночи. Было в этой тишине что-то зловещее.