Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед

– Вы так и остались безнадежным романтиком и оригиналом, Борис Леонидович, – произнес он, своими словами признавая, что действительно знает вот этого длинного помятого человека с тяжелым подбородком, на котором запеклась кровь, этого глупого человека в грязных очках, выдавшего себя. Оговорившего себя.

Многострадальный майор Титов, которому приходилось иметь дело вот с такими людьми, шумно выдохнул через ноздри. Смысла оставаться в этом грязном бараке, в котором висел тяжелый смрад, больше не было.

– Обоих в одиночку! – коротко распорядился он.

Илью Каледина и Вишневецкого действительно воткнули в одиночный бокс – роскошное помещение в два шага в ширину и три в длину. С потолком, который позволял высоким Илье и Борису разместиться в камере разве что только стоя на коленях, а лучше сидя на корточках. Школьный изолятор, в котором, помнится, Вишневецкий навещал тогдашнего Илюху, на фоне этой клетушки был палатой Лувра.

Одиночка – на двоих.

– Ты в своем уме, Вишневецкий?! – осатанело орал Каледин, пренебрегая самой возможностью того, что их подслушивают, плюя на акустику этой глинобитной камеры, в которую засунули их личным приказом Титова. – Ты хоть понимаешь, куда попал, ты хоть понимаешь, что могут с тобой сделать за дурацкие признания, которыми ты там разбрасывался?

– А я и так уже во всем признался. Еще на следствии в Самарканде, близ которого меня арестовали. Хуже мне вряд ли уже будет, по крайней мере – юридически. Десять лет с конфискацией – у меня не осталось никого и ничего, кроме меня самого…

– …а скоро и тебя не останется! Ты тут первый раз? Ты просто не знаешь, что здесь делают с людьми, как выбивают из них все человеческое – даже после того, как они признаются во всем и еще возьмут на себя столько… что и тыщи лет не хватит, чтобы все это совершить! – зло проговорил Илья. – Если ты увидел в камере знакомое лицо, узнал человека, который занимает не последнее место в этой чертовой тюремной иерархии – это не значит, что вдвоем с этим человеком тебе будет легче! Как и не значит, что ты этого человека не подставил.

– Насколько мне известно, уважаемый гражданин Каледин, у вас двадцать лет базового срока плюс пятерка сверху за первый побег, и еще накинуто за второй. Так что подставить тебя довольно сложно, Илья…

– Ты видишь только конечный итог, Борис Леонидович, – немного выплеснув пар и поняв, что дальше орать бессмысленно, возразил Лед, – а ты попал к мастерам промежуточных результатов. Я, кажется, уже говорил, что их методы способны выбить показания даже из статуи. Я провел в этом мирке десять лет, и все равно мне кажется, что я не изучил этих крыс до конца. Понимаешь? В общем, готовься к веселым допросам. Особенно предъявить им тебе нечего, но это – не проблема.

– Вот и не надо меня пугать. Пугали.

– Ладно, косяк есть косяк. Дело сделано. Чего уж перетирать… Боюсь, что пожалеешь ты о своем решении, Борис Леонидыч.

– Не знаю… – пробормотал тот. – Может, и пожалею. Но я как увидел среди этих харь единственное человеческое лицо…

– Ну, среди твоих сотоварищей по несчастью, чалящихся по 58-й, много приличных лиц. Есть артисты, профессора.

– Я говорю про другие хари. Я как увидел твое лицо…

– Ты меня сразу узнал, что ли?

– Н-нет. Или… Хотя, наверно, все-таки да… мне показалось знакомым твое лицо, а уж когда этот майор назвал фамилию, то я разом… Но у тебя осталось… у тебя осталось человеческое лицо, – осторожно выговорил Борис Леонидович. – А то мне приходилось видеть, в какие образины превращались те, что оттянули большие сроки.

– И то, наверно, эти твои знакомые с образинами-то тянули срок еще на царской каторге, которую вполне можно приравнять к курорту по сравнению с тюрьмой, этапом, лагерем в Советской России, – нехорошо усмехнулся Лед. – Я понимаю, ты хотел мотать срок рядом со старым знакомцем. Тут понять несложно. Хотя то, что ты сделал, Леонидыч, – это очень-очень– очень глупо. Если ты думаешь, что все заключенные – это такая единая монолитная масса, объединенная общим несчастьем и общим местом пребывания, ты напрасно так думаешь. Есть блатные, есть политические. Есть красные зоны, есть черные. Есть стукачи, есть опущенные, есть «мужики» и шныри, есть «быки», ну, и есть «отрицаловка» – те, кто не будет работать в крытке или в лагере, потому что нельзя по понятиям. Воровской закон сильно против, понимаешь? Воры не работают.

– Я не сегодня на свет появился. Ты объясняешь известные многим вещи.