Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед

– И когда ту хату…

– И про хату. Ты вот лучше что мне ответь, Сережа: как вышло, что ты оказался тогда в Калуге? А то у нас все как-то не было времени вернуться к этому разговору.

Лед, как обычно, говорил очень спокойно, почти монотонно. Однако его собеседник, по всей видимости, совершенно не ожидал услышать эти слова, произнесенные просто, буднично, доброжелательно. Он заморгал, под грузным его телом скрипнул стул:

– А че ты мне про то в Калуге задвигаешь, как будто это какая подлянка?

– А что ты тогда всполохнулся, если все ровно? – заметил Лед. – Я, собственно, не из любопытства спрашиваю. У тебя там родственники?

– Да не, – сказал Сережа, и глубокие морщины, залегшие было у него на лбу, разгладились. – Братишка там у меня знакомый, вместе тянули в солнечной Мордовии… Сводит судьба и разводит, два раза на пересылке, но это так, по-рыхлому, а вот третий – на «цапле»… на железной дороге под Салехардом… Пять лет. Ну ты ж знаешь, Лед. До нынешнего с ним кентуемся, проверенных корешей мало сейчас.

– Особенно таких, кто не ссучился.

– Особливо… Это – да… – без выражения отозвался мордатый Сережа и глянул назад, туда, откуда подходил к нему раскачивающейся косолапой походкой толстый грузин Лаша Гогоберидзе, небритый, с радушной физиономией в складочку и длинным, в двух местах переломанным носом. Лаша держал скромную шашлычную прямо на берегу моря, официально находящуюся на балансе недавно открытого в километре отсюда пансионата «Волна». Рассказывал про себя Гогоберидзе, что родом он из Гори, то есть земляк самого товарища Сталина. И странно, что с таким родством – точнее, со щедрыми россказнями об этом замечательном «родстве» – не загремел Гогоберидзе ни разу куда следует. В места, далекие от этого моря, от свежего воздуха, напоенного запахом жареного мяса и ароматами трав.

– Э, все готово, уважаемые, – заговорил он. – Пальчики оближешь! В «Волне» разве готовят? В «Волне» только Гогоберидзе завидуют.

В его руках подпрыгивал жестяной поднос с несколькими горшочками и большим блюдом, на котором благоухал посыпанный зеленью, политый красным вином шашлык с баклажанами. Лед кивнул. Гогоберидзе смачно прищелкнул языком и поставил поднос на стол. Откуда-то появилось еще вино. У грузина были очень быстрые для просто шашлычника пальцы. Льду отлично было известно, что в свое время Лаша подрабатывал каталой на трассе Москва – Симферополь (и на других, конечно, тоже, но эта была любимой). Так он зарабатывал на жизнь, пока в один прекрасный день не стал, как говорят в воровской среде, «порченым» – зная шулерские приемы, зарекся играть в карты. С этим решением Лаши Гогоберидзе удивительным образом совпало исчезновение с его правой руки двух пальцев.

Льда он знал давно. Тот, видимо, знал причину волшебного перерождения Гогоберидзе. Именно поэтому Лед всегда был желанным гостем в маленькой шашлычной на берегу моря, в километре от недавно открытого для советских трудящихся санатория.

– Еще вина!.. – торжественно объявил Гогоберидзе, одну за другой открывая две бутылки вина.

– По мне, так уж лучше водяры или газолина хватануть, – высказался Сережа. – А то винище не согревает. Компот. Лед, плеснем под жабры?

– Э-э, не умеете вы, русские, пить, – отозвался словоохотливый Гогоберидзе, имевший замечательную привычку разговаривать с посетителями своей закусочной на равных. – Вам лишь бы окосеть.

– Я вообще-то мордвин, – сообщил Сережа.

Грузин поднял облепленный бородавками толстый указательный палец и важно начал:

– Я хотел сказать…

– Лаша, иди! У тебя наверняка осталось немало дел, – поднял голову Лед. У него были невыразительные тускло-серые глаза. Гогоберидзе тотчас почувствовал себя неуютно. Он помнил и то, что эти глаза способны быть и яркими, и живыми. Страшными. Он пробормотал что-то по-грузински и ретировался.

Лед взглянул на мясо. Потянул ноздрями воздух и спросил:

– Ну, так что там с Калугой и с братишкой, с которым вы железку под Салехардом вместе клали?

Наверно, все-таки ответил бы что-то внятное мордатый Сережа, потому как побагровел от натуги, ища наиболее удачный ответ, но тут Лед, перебивая его бормотание, выговорил:

– Я тебя жду, Леонидыч!

И встал.

Сережа, который вспоминал свое отчество (Михайлович, кажется) исключительно в те моменты, когда очередной следователь читал вслух его личное дело, разом понял, что обращаются не к нему.

К столу, за которым сидели Сережа и Лед, шел высокий худой человек с продолговатым лицом и длинным подбородком. Одет он был в серый пиджак, в брюки военного образца. Возраст вновь пришедшего определить было затруднительно: этому человеку с тусклыми глазами и малоподвижным лицом могло оказаться и тридцать пять, и шестьдесят лет. На ходу он зябко втягивал голову в плечи. С его нарядом и повышенной чувствительностью к холоду совершенно не вязался ни теплый алеюще-розовый закат над морем, ни плюс 28 градусов. Высокий и худой человек, рассеянно щурясь, смотрел куда-то поверх голов сидящих на площадке мужчин. Можно было бы предположить, что он ищет их взглядом среди прочих посетителей, однако же дощатый столик был только один, а двое расположившихся за ним отдыхающих – единственные клиенты Лаши Гогоберидзе.