Теперь «коронованный» «Ауди» и ведомый ею «Мерседес» стали настоящей смычкой; такой неразрывной парой ее видели водители других машин. И пропускали уже не одну с отличительными сигналами, а обе машины.
Только теперь, оказавшись на правой полосе, телохранитель расслышал взволнованный голос своей подопечной, полезшей в сумочку за сотовым телефоном: «Что-то случилось».
«Ауди» круто свернул на дублирующую улицу, еще раз повернул направо и прижался к обочине. Востриков повторил его маневр. Он не мог заметить, что еще одна машина, вынырнувшая из потока, в точности повторила его маневр, будто у водителя перед глазами торчал угломер.
Востриков совершил первую ошибку, остановившись вплотную к «Ауди», не оставляя даже метра для маневра. Чем облегчил работу Гекко. Тот по-американски ухнул: «Упс!»
Вторая ошибка заключалась в том, что он, вместо того, чтобы дождаться подчиненного, которому выставил высший балл за вождение, на месте, открыл дверцу и вышел из машины.
Ошибки сыпались из него, как песок из прохудившегося мешка, еще и потому, что ситуация оказалась запутанной. Он отвечал за безопасность Ирины, сидевшей по правую руку от него, а в тупик его поставил шеф своим внезапным появлением. Одна директива накладывалась на другую, и в работе Вострикова произошел сбой.
Он начал понимать это... потому что начал нервничать. И тотчас получил подтверждение самым худшим своим прогнозам. Игорь обернулся на резкий скрип тормозов. Пока он смотрел на «Фольксваген», дверцы «Ауди» распахнулись, выпуская двух рослых парней. Рука Вострикова метнулась к оружию, но было уже слишком поздно. Он мог выхватить пистолет и сделать два-три прицельных выстрела. И чем более классным стрелком он покажет себя, тем хуже будет его подопечной. «Шефу сейчас хорошо. На торгах он, что ли?» Это была последняя осознанная, лишняя, глупая и злая мысль. В бок ему ткнулся ствол пистолета, две пары рук схватили его и на глазах у немногочисленных прохожих, под контролем третьего потащили к «Ауди». Секунда, и ему наклонили голову, чтобы он не ударился о стойку; еще одна, и он оказался в салоне; третье мгновение расставило нападавших по своим местам. Двое взяли его в тиски в этой чужой, незнакомой ему машине; двое других, выскочивших из «Фольксвагена», блокировали Олега Бобышева.
– Ни звука, не двигаться! Иначе твоя подопечная умрет.
– Кто вы? – еле выдавила из себя побледневшая Ирина.
– Вольные стрелки, – ответил спецназовец с позывным Рапид, занимая место рядом с Бобышевым и забирая у него оружие.
«Вольные стрелки». Историк по образованию, Ирина тотчас перевела его на французский – франтиреры, партизаны , одним словом. Она рискнула повернуть голову и встретилась взглядом с симпатичным молодым человеком. Ей не верилось, что этот парень – «член партизанской боевой организации».
– Займите прежнее положение и впредь без моей команды не оборачивайтесь. Не пытайтесь делать знаки в окно. Не просите опустить стекло, если вдруг вам станет дурно или вы захотите закурить. Ну, во-первых, вы не переносите табачного дыма. Поэтому не вы, а я, заядлый курильщик, буду терпеть неудобства. Поехали, – отдал Рапид приказ товарищу.
Он даже старался говорить красиво, подумала Ирина. Во всяком случае, речь его была связанной, лаконичной.
Гекко-старший не выходил из машины, равно как в ней оставался и Сергей Глумов. Только сейчас Вострикову выпала возможность увидеть человека, который исполнял роль Сергея Харламова. На двойника он мог потянуть лишь лет через двадцать пять: он был молод.
Наконец Гекко получил сигнал – водитель за рулем «Мерседеса» мигнул ему дальним светом. Он, развернувшись, через считаные секунды расчистил себе путь в потоке машин и проложил его для двух других.
До МКАДа тройка машин держалась вместе, а дальше, начиная с 7-го километра Кольцевой дороги, они выдерживали такую дистанцию, которая позволяла им не потерять друг друга из виду. Так продолжалось вплоть до 85-го километра МКАДа. Там «Ауди» первым свернул на Алтуфьевское шоссе, оттуда на Череповецкую улицу. Затем Рапид демонстративно потянул носом и вслух высказался об этом районе:
– А вот и лианозовские миазмы.
* * *
Юлий Вейсберг без посторонней помощи застегнул запонки на белоснежной рубашке. Придет вечер, и он, вынув застежки из петель, отвернет манжеты на рукава пиджака, а воротник рубашки, предварительно сбросив галстук, – на лацканы. Он любил этот стиль, который называл джазовым. Он позволял ему полнее почувствовать свободу в одежде. Никакой спортивный костюм не давал такого ощущения свободы, как вольное обращение со строгими вещами: галстуком, сорочкой, рукава которой можно было засучить до локтей, пиджак можно положить на траву и не заботиться о том, что он пропитается дымом от костра, а на брюках останутся следы от свежей травы. Настоящая свобода там, куда вдруг упал твой взгляд, и ты застыл, как завороженный. Это кусочек чистой природы, где ты собственной рукой разжег огонь и поджарил на нем ломтик хлеба, выпил вина прямо из горлышка бутылки. Настоящая свобода там, где ты один на один со своими мыслями и ощущениями. Стоило ли говорить в этом случае о вере, точнее, убежденности в существовании высшего божества? Нет. Потому что ощущение свободы тотчас пройдет: над тобой кто-то есть!.. Пожалуй, только джазмены и художники знают толк в таких вещах, пришел к выводу Вейсберг.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу