Сергей Самаров - Горный стрелок

Небольшой бревенчатый деревенский дом с прирубом вполне устраивал Кольчугина как постоянное место жительства. И он, после того как два года прожил здесь в качестве дачника, продал с согласия жены московскую квартиру и деньги за эту квартиру тоже отдал в монастырь. Таким образом, практически обрубил жене пути возвращения из монастыря, а себе – пути возвращения в город. Но его в город и не тянуло. А жена сама давно уже была настроена продать московскую квартиру и хотя бы этими средствами помочь монастырю. Значит, никто насилия над другим в этой ситуации не проявил, и все остались довольны.

Вернувшись домой, Давид Вениаминович, ожидая Габиани, решил лишь только за водой на родник сходить, понимая, что нежданного гостя угощают только тем, что в доме имеется, и не накрывают заранее стол, если не знают о приезде человека. Даже в магазин сгонять не надумал, потому что это выглядело бы уже приготовлениями человека, владеющего определенной информацией. А этого показывать нельзя, что прекрасно понимал отставной подполковник. Генерал Кобылин просто так не позвонит и не предупредит о неожиданном визитере, чтобы угодить отставному подполковнику.

Собаку Кольчугин оставил во дворе, взял пластиковую пятнадцатилитровую канистру и двинулся через огород узкой, плотно протоптанной за зиму тропинкой, лежащей между горбатыми сугробами, достигающими человеку до пояса. Зима в нынешнем году выпала снежная.

Валдай слегка обиженно несколько раз гавкнул вслед – он привык всегда и всюду в деревне следовать за хозяином, но окрика Кольчугина послушался и улегся на нешироком, в две ступени, крыльце. Как обычно, к роднику Давид Вениаминович шел тропинкой по окраинам, а возвращался по дороге, совершив круг, и уже подходил к воротам и к калитке. Еще издали он заметил чужую машину, стоящую около его дома. Это была какая-то иномарка, внедорожник. Кольчугин прибавил шагу. Какой-то высокий человек, явно не Анзор Георгиевич Габиани, увидев его, вышел из-за машины и поторопился к нему навстречу, чуть ли не бегом.

– Вы хозяин? – спросил он издали, шагов с десяти.

– Хозяин чего? – переспросил Кольчугин. – Положения, дома или еще чего?

– Собаки, понятно.

– Собаки? Моя собака. А что?

– Собаку уберите быстрее, а то порвет человека.

– Новости какие… – проворчал Давид Вениаминович, сильно сомневаясь, что такое добродушное существо, как его Валдай, способно кого-то порвать.

Тем не менее пошел быстрее, хотя тяжелая канистра сильно замедляла движение. Но он канистру не бросил, тем более что до калитки оставалось пять шагов. А когда открыл калитку, увидел интересную картину. Прямо в сугробе рядом с дорожкой сидел, сверкая загорелой лысиной, человек, уперший в растерянности голые руки в снег за своей спиной. Лицо человека из-за опущенной головы рассмотреть сразу было сложно, зато виднелись потрясающие воображение усы, концы которых наверняка должны были бы выглядывать из рукавов, если попытаться их спрятать под одежду. По крайней мере, о майоре Габиани когда-то в спецназе говорили так. С годами его усы менее пышными и длинными не стали. А за человеком, в том же самом сугробе, стоял Валдай и нализывал ему лысину. Собака не проваливалась, как и человек, потому что поверх сугроба лежал плотный снег, снятый пластами с постоянно подчищаемой дорожки.

– Валдай! Фу! Отойди… – приказал Кольчугин, и собака послушно и величественно спрыгнула с сугроба и удалилась на крыльцо, где и оставил ее недавно хозяин. – И кого же он здесь порвал? По-моему, насмерть пострадавших нет?

Вопрос относился к водителю машины, который осторожно вошел во двор вслед за Кольчугиным только после того, как Валдай удалился.

– Можно сказать, я отделался легким испугом… – с сильным акцентом, но вполне внятно, и даже посмеиваясь над собой, сказал гость, поднимаясь из сугроба. – Здравствуй, Давид Вениаминович. Неласково у тебя гостей принимают. Признаюсь, ожидал более теплого приема.

И протянул руку.

– Никак Анзор Георгиевич! – Кольчугин старательно изобразил удивление. – Какими такими судьбами, ниоткуда и сразу ко мне во двор?

Впрочем, удивление ему можно было бы и не изображать, потому что сам Давид Вениаминович привык выказывать невозмутимость и спокойствие, и те, кто знал его, тоже давно к этому привыкли. Для них выражение удивления на лице Кольчугина явилось бы непривычным.

Не сильно пострадавший гость это отметил сразу: