Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Поскольку Доуви считался гонконгцем, то есть поддан­ным британской колонии, суд определил десятилетнюю от­сидку в Гонконге.

Раковая опухоль, поразившая финансовую машину Ва­сильева, не стала смертельной потому, что даже операции, совершавшиеся по протекции Доуви, подпадали под дейст­вие жестких правил, разработанных профессионалами вы­сокой пробы. Но сам Васильев должен был сгореть. После отзыва авторитетного начальника в Москву Васильева на­значили на его место. Чтобы зачищать и выправлять допу­щенные огрехи, но не переделывать. Переделка означала бы бесповоротный приговор бывшему васильевскому шефу. В сущности, оба оказались жертвами. Одного назначили туда, куда не следовало. Второго сделали поначалу заместителем там, где ему следовало руководить.

Но этот вывод в дроздовской закрытой записке по поводу происшествия оказался вычеркнут.

В сущности, Васильеву предложили невероятное — пере­прыгнуть пропасть в два прыжка. Возвращать украденные Доуви деньги. И одновременно продолжать дела так, будто исчезнувшие восемнадцать миллионов долларов остаются в активах. Самой же убийственной ошибкой было то, что изо­бретенная Васильевым система кредитования не имела офи­циального идеологического оформления. Давать капитали­стам народные доллары в рост? Пока дела шли, вопрос не задавали. Пока дела шли...

Дроздов, которому доводилось работать за рубежом в одиночку, знал, какая неведомая потенциальная сила накап­ливается в человеке в таких обстоятельствах. Васильев был одинок, почти одинок. Идущим впереди, с опаздывающей поддержкой, да и поступающей, лишь когда победа видна... А ее цену никто не знает, кроме самих победителей и побеж­денных, в деле и в обыденной жизни чаще оказывающихся занудными трудягами, а не шумными выскочками или, как принято говорить, выдающимися людьми. Себя Дроздов считал занудным трудягой. Консульскую работу — делом случая.

Занудным трудягой в шутку величал на заставе лейтенан­та Дроздова сержант сверхсрочной, закадычный друг и в общем-то главный заводила в их дружбе Эдик Бобров.

Перед первомайским праздником с «другой стороны» пришли трое, захватили солдата. Захватили из-за автомата Калашникова, которые только что выдали пограничникам. Профессионалы оглушили русского первогодка и утащили. Когда солдатик очнулся, сумел развязать путы, прихватить четыре чужих карабина и вернуться на заставу. Но «Калаш­ников» остался. И чужое оружие лишь усугубляло положе­ние, ибо могло быть расценено как «лазание на рожон» вме­сто планомерной воспитательной работы по повышению бдительности среди вверенных Дроздову людей. С солдата же спрос солдатский, ниже должности нет и дальше границы русской земли тоже.

Солдат доложил о случившемся Эдику. Эдик не доложил никому. Вместе с солдатом ушел за кордон. Вернулись они с «Калашниковым», который волок вместе с Эдиком, получив­шим кинжальное ранение в живот, плачущий солдат.

Во всех рапортах и на всех допросах первогодок несдвигаемо показывал, что находился на посту в окопчике, куда для оказания шефской комсомольской помощи прибыл сер­жант Бобров. В это время напали четверо. Нарушители по­лучили отпор в рукопашной скоротечной схватке, обрати­лись в бегство, побросав карабины. Однако Бобров оказался тяжело раненным в живот, отчего вскоре скончался. Солдат клялся отомстить безупречной службой по охране государ­ственной границы, отличной боевой и политической подго­товкой. Он глядел на Дроздова, потом на прибывшую верто­летом комиссию лишенными всякого выражения глазами и стоял на своем.

Перед смертью в санчасти Эдик сказал Дроздову:

— Помнишь, Коля, приезжал старичок лектор из Душан­бе про Персию рассказывать? Запомнились мне его слова... Где много людей — там свобода, но свобода от милосердия и ответственности. Теперь сюда понаедет столько народу, что­бы разбираться... А в нашем случае нужны милосердие и ответственность. Если я скажу солдату, чтобы говорил всю правду, чем для тебя кончится? Судом. Не жди милосердия и ответственности...

— Брось, Эдя! Брось... — только и мог сказать Дроздов, держась за синюю и холодную руку друга. И когда вышел из медпункта, жить не хотелось, ибо не оставалось на этой за­ставе и на этой земле правды для Дроздова, хотя все справед­ливо и правильно, даже то, что солдат стоял на своем.

Когда военврач пригласила прощаться, Дроздов услы­шал:

— Коля, обещай на пацана не давить. Он мне слово дал, слово перед смертью. Так что все будет рассказывать, как рассказывает. Хоть убей его самого. В училище пойдет... Вместо меня. Как я хотел...