Алексей Рыбин - Трофейщик

— Ну, сынок, чем думаешь заниматься теперь? — спросил отец умильным, неестественным голосом. Его развозило на глазах, лицо краснело, глаза были мокрыми, волосы слиплись на лбу, он снял белую нейлоновую полупрозрачную рубашку и сидел в голубой майке, стряхивая в пепельницу бесконечные свои беломорины, промахиваясь и соря на стол серыми комками пепла.

— В кино думаю завтра сходить, папа, — ответил Миша, развалясь на стуле и вытянув под столом ноги.

— Ну и правильно, отдохни немного, осмотрись. Там вам кино-то показывали?

— Конечно. Сколько угодно, папа. «Кубанских казаков» раз десять посмотрел.

— О, здорово. Отличная картина. Помню, помню, как же… Ну, кино — это хорошо. А потом-то что думаешь? На завод не хочешь ко мне? С мамкой нашей вместе бы работали, все, втроем, вместе, нас люди уважают, зарплата вполне. Ну, поучишься маленько, станешь рабочим настоящим, как я, как мамка наша…

— Я подумаю, папа. — Михаил широко зевнул.

Конечно, ни о каком заводе не могло быть и речи, но не хотелось в первый же день раздражать отца, даже не раздражать, а обижать — Миша вспомнил постаревшее, усохшее лицо матери, взглянул еще раз в слезящиеся глаза сидевшего напротив него почти совсем чужого мужчины и почувствовал тяжелую жалость к родителям. Тяжелую оттого, что изменить в их тоскливой жизни он явно уже ничего не мог. «Денег им давать буду побольше, — сказал себе Миша, — хоть что-то…» В том, что денег у него будет много, он не сомневался, хотя и не совсем отчетливо представлял себе, каким путем будет их зарабатывать. Но уж точно не на заводе.

Пришла мама, принесла очередную бутылку водки, каких-то еще консервов. Все остальное было заранее куплено — шоколадный торт к чаю, конфеты, лимоны, апельсины. Семья Кашиных готовилась к встрече сына, подзаняли денег до получки на работе, у соседей — мать понимала, что Мише нужна будет новая одежда, что ему нужно хорошо покушать, погулять некоторое время, а потом, Бог даст, найдет он приличную работу, заживут они втроем, и, глядишь, наладится опять жизнь, и старость будет счастливой и спокойной.

— Спасибо, мама. — Михаил встал и поцеловал ее в совсем уже седые волосы, редеющие, тонкие, ломкие. Какая она стала маленькая — во второй раз за сегодняшний вечер удивился Миша. Первый раз был, когда он увидел ее в дверях — такая сухонькая, высосал из нее завод все здоровье, да еще папаша, тоже деятель… Гегемон.

Отец открыл бутылку и наполнил три рюмки, но Михаил отставил свою в сторону и, посмотрев на мать, сказал: «Мама, давай-ка лучше чайку» — и увидел, как она вдруг на миг расцвела, правильно он попал, достала ее эта водка, папаша постарался. Хоть немного мать порадовал, а выпить Мише хотелось жутко — напиться, забыть всю эту армейскую грязь, вытянуться на домашних, чистых простынях, на мягкой постели, завернуться в ватное тяжелое одеяло и спать, пока сам не проснешься, потом просто лежать весь день в постели, курить, читать, потом пойти гулять по вечернему Невскому, найти девушку…

— Давай чайку с лимончиком, а, пап?

— Ну, будь, сынок. — Отец опрокинул рюмку, и кадык на плохо выбритой морщинистой шее противно дернулся, словно судорога прошла под дряблой, пористой кожей. — Это правильно, что ты не пьешь. Гадость эта водка. Я тоже не буду. Завтра не буду. А сегодня праздник у нас. — Он снова потянулся к бутылке.

Мать, как будто не замечая действий мужа, сняла с плиты давно уже стоящий на слабом огне чайник, испускающий тонкую, слабую струйку пара, и заварила крепчайший, как она всегда любила, напиток.

— Индийский, — гордо улыбаясь, сказала она, обращаясь только к Мише, — там-то, наверное, такого не пил?

— Да уж, конечно, — согласился Михаил. Не рассказывать же ей, как чефирили они с армейскими приятелями в ленинской комнате по ночам с этим самым индийским чаем. Да вообще, нечего толком рассказывать — гадость и мерзость одна.

— Тортик пока разрежь, сейчас заварится. Ох, как я рада, Мишенька, как я рада! Ты-то соскучился? Как тебе дома-то?

— Ну, мама, что ты спрашиваешь? — Миша откусил огромный кусок торта. — Я уж с трудом дотерпел, конечно, соскучился. — «Черт, — думал он, — она еще так немного поговорит, и я точно на завод пойду работать. Как жалко ее — сил нет смотреть, разревусь сейчас, как нюня… Говно я, конечно, говно. Писал бы хоть почаще. Как она тут жила с этим уродом…» — Внезапно он понял, что отец все это время что-то безостановочно говорит, ковыряясь вилкой в банке с рыбными консервами: