Михаил Нестеров: Легендарный Араб

— Можно на моей. — Людмила взяла со стола свою сумочку и проверила, на месте ли ключи и удостоверение.

Лев кивнул, осторожно взял со стола курительную трубку и вложил ее в руку покойного обидчика Лены, Алексея Чистякова.

— Лев Платонович, — услышал он голос Грязновой, — предложите парню огоньку.

Сочи, аэропорт

Рейс 3314 Сочи — Самара откладывали на сорок минут. Радзянский и Лена стояли прямо на летном поле, под окном служебного помещения. Из окна за ними наблюдали внимательные глаза начальника службы безопасности аэропорта Валентина Игнатьева. «За сутки две необычные просьбы — не многовато ли?» — спрашивал он сам себя. Отказать Усачеву не мог — особенно во второй раз, поскольку история с Львом Радзянским по всем канонам претендовала на увлекательный детектив. Пока он не знает сути, но тем интереснее, так как Паша Усачев просто обязан рассказать все — от начала и до конца.

Радзянский предложил за помощь приличную сумму, но Игнатьев отказался, улыбнувшись:

— Я не вам оказываю услугу, а Павлу. Между собой мы разберемся. — Но все же не утерпел, поскольку этот вопрос не давал ему покоя. Валентин понимал, что заглядывает в конец книги, однако спросил: — Мы с вами коллеги?

— До некоторой степени. Я был заместителем командира в «Набате».

Игнатьев от удивления присвистнул. «Набат»! Легендарный «Набат»! И понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут. А самому, кроме свиста, есть чем удивить и «набатовца». Усачев попросил задержать Радзянского, если тот передумает лететь в Москву, до его личного прибытия.

И еще один вопрос, даже не для себя, а для командира лайнера «Ту-154», вылетающего рейсом Сочи — Самара. Командир откликнулся на просьбу начальника службы безопасности аэропорта взять пассажира без паспорта, но для страховки попросил фамилию.

— Лев Платонович, ваша спутница...

— Она моя дочь.

— Отлично! — Игнатьев передал командиру, а тот черкнул в записной книжке: «Елена Львовна Радзянская».

Рейс тем временем отложили. Игнатьев уже полчаса наблюдает за отцом и дочерью, которые в основном молчали, словно прощались. Вообще-то так и было: девушка летела в Самару, а Радзянский в Москву. Но что-то в их поведении настораживало Игнатьева, заставляя хмурить лоб. Они, словно стесняясь, предпочитали подолгу не смотреть друг другу в глаза. Радзянский много курил, его дочь взяла сигарету только один раз.

Наконец объявили посадку, пассажиры поспешили к автобусу, который с открытыми дверями уже давно стоял у здания аэровокзала.

— Не знаю, как тебя называть... — Лена двумя руками держала руку отца и смотрела только на нее, крепкую, знакомую и нет.

— Никак не называй.

— Мы увидимся? — В ее голосе никакой надежды. Так же, как и в его категоричном ответе:

— Нет.

— Я хочу, чтобы ты знал... — Взгляд на пассажиров, которые уже заняли места в автобусе, и на человека в черной униформе, вставшего в десятке метров от них и поглядывающего на часы. — Не знаю, как сказать... Одним словом... я ни о чем не жалею. Понимаешь, что я имею в виду? Ты можешь назвать меня дурой, но я не жалею, что между нами было.

«Я тоже».

Лев прикрыл глаза. Она отвечала на его мысли, которые любому другому показались бы больными. Но он не мог отделаться от них. Реальность и знание, между ними — пропасть. Может, когда-нибудь Лев преодолеет эту преграду, но не сейчас, когда сердцу невыносимо больно.

Клеймо на его роду, клеймо на его имени, которое не в силах произнести близкий тебе человек. Будь трижды проклято это имя!

Лев едва сдерживал слезы, провожая глазами дочь. Себе он врать не мог: ее он видит в последний раз.

— Лев Платонович...

Араб обернулся на голос.

— Ваш рейс через двадцать минут.

— Да, я знаю, — кивнул Радзянский, тут же отворачиваясь от Игнатьева. От автобуса, подкатившего к трапу, к самолету спешили пассажиры. Чуть дольше других возле стюардессы задержалась Лена. Она указала на дверь лайнера, бортпроводница кивнула и пропустила ее в салон.

Все. Вот теперь все.

Москва

В торговом зале магазина «Природа» возле аквариумов толпились несколько пацанов лет десяти, тыкая в стекло пальцами и оставляя на нем следы. Леня Коркин не гнал их из магазина, даже не делал замечаний: именно пацаны являлись постоянными клиентами, выпрашивающими у родителей денег на рыбок.

Он заострил свой взгляд на новом посетителе, бледное лицо которого носило светскую породистость. Остановившись у прилавка, Борис Левин поправил волосы так, чтобы скрыть выстриженный участок немного повыше уха и ближе к затылку. Швы еще не сняли, но Борис убрал бинты, стягивающие голову, чтобы повязка не портила внешности белогвардейского офицера.