Андрей Кивинов: Цепная реакция

— Я, конечно, не эксперт, но в таком случае очень может статься, что изъятая у Валеры граната окажется учебной и под двести двадцать вторую статью не попадает.

— И насчет собаки тоже… не буду… — мгновенно оживился Федин. — Хоть и чемпион Германии. И насчет побитой машины вопросов нет. Ее уже отремонтировали.

— Сотрудники Эф-Эс-Бэ, участвовавшие в задержании вашего брата, сумеют оценить этот благородный шаг, — удовлетворенно (верной дорогой идете, товарищ!) кивнул Андрей. — И, в свою очередь, не будут иметь к нему никаких вопросов. Как коллективный член общества защиты животных и клуба автолюбителей…

Поторговавшись еще немного, высокие договаривающиеся стороны ударили по рукам.

Федин настрочил объяснительную, в которой сообщил, что как законопослушный гражданин с искренним уважением относится к деятельности славных правоохранительных органов, понимает сложность стоящих перед ними задач, а потому не имеет претензий по поводу помещения его самого и его родного брата в следственный изолятор, где, кстати говоря, условия содержания оказались вполне приемлемыми. Попутно Андрей Борисович предал анафеме нерадивых гастарбайтеров, использовавших при строительстве его дома некачественный раствор, посетовал на присущую стаффордширскому терьеру слабость нервной системы, из-за чего у собак этой породы нет-нет да и случаются срывы, а также похвалил редкую оперативность страховой компании, уже оплатившей ремонт принадлежащего ему автомобиля. Написано сие было собственноручно, а внизу, под текстом, Федин, высунув от усердия кончик языка, аккуратно начертал совершенно невообразимую загогулину, долженствовавшую являть из себя автограф.

— Вот видите! — довольно улыбнулся Бухаров, забирая у Андрея Борисовича документ и внимательно пробегая его глазами. — Я всегда говорил, что по-настоящему интеллигентные люди даже в кризисной ситуации способны прийти к консенсусу.

Услышав несколько непонятных слов сразу, воспрянувший было духом Федин моментально насторожился и недоверчиво покосился сначала на бумагу, а потом на оперативника.

— А ты… это… не кинешь?

— Как можно, драгоценный вы наш? Не в Государственной Думе, поди… Фирма гарантирует. У нас — как в том анекдоте: ты ко мне по-человечески, и я к тебе по-человечески.

Кленов отложил газету и, довольно улыбнувшись, посмотрел на сидевших перед ним Репина, Быкова. И отдельно — на журналистку Ксюшу:

— Молодец! Хороший очерк. А говорили — стажер… Не всякий профи так напишет. Не то что наш Сорокин. Поэт доморощенный.

— Спасибо… — довольно зарделась девушка.

— И название отличное: «Опережая выстрел»… Сильно сказано!

— Это не я. Это папа придумал.

— А что Сорокин, кстати? — спросил герой публикации.

Кленов протянул ему боевой листок, явно сорванный со стенда.

вслух прочитал художник. — А по-моему, неплохо… От души.

— Я этому человеку с удивительной судьбой уже объяснил на ринге, что такое ямб с хореем. — Кленов потер припухший кулак. Потом опять взял газету. — «На творчество меня вдохновляет любовь…» Ишь ты… Надеюсь, имеется в виду любовь к службе?

Ответить живописец не успел: мобильник разразился песенкой про пилу.

— Да, Лен!.. Читал, конечно. По-моему, неплохо написано… Что значит «к кому»?! К тебе, естественно… Нет, подожди… — Репин прикрыл трубку ладонью и, виновато посмотрев на собравшихся, отошел в угол кабинета. — Ну, я же не вычитывал, времени не было… Не, погоди, погоди… Давай разберемся… Что конкретно там не так?!

— Все! — констатировал Быков, хлопнув ладонями по коленям. — Они снова поссорились. Готовьтесь.

И тут, как бы в подтверждение его слов, тревожно замигала лампочка над входом.

— Николаич, боевая тревога! — раздалось из селектора. — Сбор в оружейке.

— По коням! — скомандовал Кленов, поднимаясь с места.

— И да хранит нас Святой Феликс… — добавил Быков, покосившись на бюстик Дзержинского с надетой на него черной маской. — Отныне и присно, и во веки веков…