Владимир Ераносян - Бойня

Профессор задумался, а потом как-то обреченно изрек:

– А если вы будете довольны…

– То?

– Когда вы будете довольны, буду ли я счастлив? Не отвечайте, это риторический вопрос. Я все сделаю, но мое счастье будет неполным до тех пор, пока я не заткну за пояс этих горлопанов из академии, стаю ненавистных гиен… Может быть, хотя бы это вы мне позволите?

– Я гляжу, уважаемый профессор, вас не устраивает роль научного изгоя и затворника под прикрытием государства, творящего в мансарде для потомков. Вас не прельщают лавры Коперника. И, похоже, госпремий вам будет недостаточно. Подавай признание и публичную славу! Не так ли, милый профессор?

Профессор монументально прислонил руку к подбородку, скопировав знаменитую статую Огюста Родена «Мыслитель», но ничего не сказал.

– Ладно, тщеславие ваше можно понять, – проникновенно вымолвил генерал. – Во всяком случае, оно лучше, нежели эти сахаровские стенания и солженицынские метания между общечеловеческими ценностями и патриотизмом. Ну, хорошо, примеряйте на себя мантию почетного академика, мы вам это обеспечим. Все ж лучше, чем сомнительная репутация диссидента. Этим правозащитникам только там, на Западе, фривольно, а вас, господин профессор, мы не выпустим, вы ж ходячий носитель военной и государственной тайны.

Функель содрогнулся от этих слов. Пронзительный взгляд генерала словно изрезал все его тело, не оставив на нем живого места. Суматоха на сердце вылилась наружу краснотой на лице. Генерал ошибочно принял ее за смущение. Функель не стал разубеждать генерала, он уже научился хитрить. Ему это удавалось с трудом, вызывало в душе протест, но он понимал, что без лжи во спасение не выстоять. И если ему не удастся спасти себя, то он спасет… Нет, не науку, а хотя бы свое место в ней. Одна эта мысль о преданности идее и сопряженности с воистину великим знанием согрела его и вызвала чуть ли не детский восторг. Слова полились рекой:

– Я просто хочу открыто, гласно, без оглядки оппонировать со своими врагами, призвав в арбитры всю общественность, – стиснув волю в кулак, врал Функель. Да, он хитрил, ибо желание его и планы только что изменились под воздействием суровой действительности. То, что считалось вожделенным, в одно мгновение превратилось в недостойную корифея мишуру. Теперь он всем сердцем жаждал славы и почестей иного рода, награды куда более весомой, коей не понять меркантильным невеждам, живущим сегодняшним днем. – Я хочу растоптать их публично, при всем честном народе. Мне этого никогда не давали. Никогда не позволяли насладиться вдоволь своим открытием, своей победой над обыденностью, которая, по сути, есть революция физиологии нервных процессов. И я знаю способ…

– Не корчите из себя невинную овечку, отданную на заклание на алтарь науки. Вам не привыкать быть сговорчивым. Давая подписку о неразглашении секретного эксперимента, вы подписались на злодейство. Прежний ваш патрон повязал вас, сделав соучастником преступления. Мне государством делегировано право быть палачом преступников. Я беру на себя угрызения совести. Ваша забота – трудиться на благо стабильности страны. Так что давайте без жеманства. Уверен, вы были благодарны за предоставленную возможность воплотить в жизнь свою идею. Так оставайтесь благодарным и теперь!

– Соучастником… – кивнул профессор, словно его осенило. – Вы правы, более того, я не соучастник, я инициатор, ведь это я увлек и подверг искушению. И сам ему поддался. Допустил компромисс, который и есть предательство самого себя. Это я соблазнил больной и без того мозг и позволил замуровать себя в темном неведении, когда так жаждал света.

– Ну хватит, профессор! Использовать в качестве подопытных кроликов живых людей, конечно, преступление, но в данном случае вы будете копаться в мозгах у тварей, которые не подлежат перевоспитанию. Если вам станет легче, считайте, что вы их лечите… Эти четверо, которых вам привезли под конвоем, настоящие убийцы. Вам надлежит не социально их мотивировать, а лишь направить их агрессию в нужное русло, и желательно купировать их инстинкты самосохранения, добавить крысиной приспособляемости и живучести. Вот тогда мы получим идеального биовоина! Делайте дело, мемуары потом напишете. В заключении или на Рублевке – вам решать!

Правда жизни тяжелой кувалдой опустилась на голову профессора. Бессмысленно возражать. Он еще явственнее ощутил себя узником страшных людей. Сперва полковник… Теперь генерал. С таким же беспощадным циничным взглядом, растворяющим, подобно кислоте, все его чаяния и надежды. Той самой кислоте, что нейтрализует человеческое и стимулирует животное…