Александр Добродомов - Мытарства пассионариев

«Интересно, для кого здесь амвон? - подумал Андрей.

- Ведь амвон - возвышенный, полукруглый и выдвинутый внутрь храма выступ посреди солеи напротив Царских врат, откуда диакон произносит ектению, читает Евангелие, а священник говорит проповедь. На амвон разрешается восходить только священнослужителям. Так кто здесь священнослужитель, кто проводит службы?»

Перед амвоном стоял аналой - высокий четырехгранный столик с наклонным верхом, на который во время богослужения полагаются Евангелие, крест и иконы.

Сейчас на аналое лежала икона Живоначальной Троицы - старая бумажная репродукция иконы «Троица» письма Андрея Рублева (писана около 1411 года) в простенькой деревянной рамке.

«Профессор» подошел к аналою, трижды с земным поклоном перекрестился и приложился к иконе. То же самое сделали отец Арсений и Андрей.

- Наш храм освящен в честь Живоначальной Троицы, а это наша храмовая икона. Она хоть и бумажная, но принадлежала матери «нашей мамы» княгине Юсуповой. С «нашей мамой» она прошла весь путь из Петербурга до этого места.

Присутствующие снова благоговейно перекрестились и поклонились образу Троицы, хранившей княжну все эти годы.

Кроме иконы на аналое и икон в иконостасе в храме на стенах висели две высокие иконы Спасителя и Казанской Божией Матери справа и слева от солеи. Обе были вышиты вручную на толстом брезенте. Сверху и снизу для предотвращения деформации на каждую из них были набиты деревянные планки.

Паникадила в этой подземной церкви не было. Вместо него над аналоем с потолка свисала начищенная до блеска керосиновая лампа. Зажигаемая в самые торжественные моменты богослужений, это самодельное паникадило означало полноту Божественного света открытого Небесного Царства, а также сияние ликов святых Небесной Церкви.

- Ну что, отцы, пойдемте наверх?

- Хорошо, пойдемте. Отец Андрей, вы хотите еще что-то спросить у нашего гостеприимного хозяина?

- Да. Скажите, Петр.

- Иванович. Петр Иванович Головин.

- Очень приятно. Петр Иванович, как проветривается этот храм? Здесь во время богослужений много людей, горят керосинки, свечи, кадит ладаном кадило. Кстати, у вас что, и свечи есть, и ладан?

- И свечи, и ладан. Свечи мы сами льем из пчелиного воска на собственной пасеке, а ладан откуда-то приносит наш батюшка.

- А кто ваш батюшка?

- Тот самый отец Арсений, старец, с которым вы встречались в тайге. Вы его увидите и будете с ним служить, а насчет свежего воздуха, то скажу вам, что весь этот комплекс начинали рыть еще в сороковые годы, а закончили в шестидесятые десять наших шахтеров, которых пригнали сюда еще до войны в числе других подопытных из разных мест Украины. Конечно, другие помогали, чем могли, но они - основные строители. Так что все сделано с соблюдением необходимых норм безопасности.

- Но если вентиляционные каналы выходят наверх, то есть вероятность, что охранники учуют запах ладана.

- Пока Бог миловал.

- Погодите-погодите, но как отец Арсений попадает сюда из тайги? Ведь он обитает в тайге, не так ли?

- Совершенно верно. Вот через эту дверь, - и «профессор» Петр Иванович Головин приподнял вышитую икону Казанской Божьей Матери, за которой оказалась дверь ведущего в тайгу тоннеля.

- А та вышитая икона Спасителя?

- Там тоже дверь. Через нее собираются в храм прихожане из двух других бараков.

Все ясно. Такой рациональной и простой, но вместе с тем любовной и строго канонической организации православного храма ни отец Арсений, ни Андрей еще не встречали. Они стояли, не в силах покинуть это место. Причина была в ощущении сопричастности к чему-то настоящему и искреннему. Ведь люди, строившие этот храм, пережили страшные испытания, в которых выковалась такая вера в Бога, о которой многие читали только в книгах о первых катакомбных христианах.

Наконец, все трое перекрестились, еще раз поклонились в сторону алтаря и пошли к выходу.

Приближался вечер субботы.

Андрей готовился к богослужению в качестве диакона. Ему дали маленькую книжицу «Служебник для диакона» дореволюционного издания. Он помнил все и без нее, но сильно волновался, поэтому в третий раз «прокручивал» в уме службу и часто сверялся с текстом.

Почему он волновался? В поезде с сектантками из «Свидетелей Иеговы», с попутчиками по купе, с жителями Нового Фавора, с американцами, с разбойниками и даже со скопцами он уверенно говорил все, чему его учили в Православном университете. Легко быть катехизатором и даже миссионером, когда общаешься со слабыми духом, с заблудшими. Но как общаться с теми, кто, может, не так силен в богословском красноречии, но верою, данной в малолетстве и выкованной в горниле многолетних страданий, на голову, а то и на две выше него? Вот он и боялся сделать что-нибудь не так, боялся испортить не только чин богослужений, но нарушить дух. Оставалось одно: смирение, молитва, упование на Бога и усердие.