Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора

И уважаемое руководство, будто почувствовав слабину, пошло методично, со знанием дела, его добивать. Все сказанное до сих пор говорилось как бы в сослагательном наклонении: может, все было так, а может, и как-нибудь по-другому. Дальше пошли факты; как сказано в одной книжке (эту книжку Федор Филиппович не читал, ибо не жаловал беллетристику, а цитату из нее услышал из уст все того же Глеба Сиверова), «преамбула кончилась, началась амбула».

Факты же были таковы. Недели полторы назад в Припятском радиационном заповеднике начался массовый отстрел лиц, задействованных в транспортировке через означенную территорию контрабандных грузов. Курьеры и проводники истреблялись поголовно; ликвидатор действовал в одиночку, дерзко и очень профессионально – профессионально настолько, что количество найденных на месте очередной расправы стреляных гильз крайне редко превосходило количество обнаруженных там же трупов. Приметы киллер имел следующие: выше среднего роста, шатен, спортивного телосложения; практически не снимая, носит солнцезащитные очки, стреляет без промаха и, по утверждению экспертов, всегда пользуется одним и тем же стволом, а именно пистолетом системы Стечкина, часто с длинным глушителем заводского производства.

Тут сердце генерала Потапчука екнуло вторично. Как и сам Федор Филиппович, Глеб во многом был консерватором и, выбрав любимое оружие, оставался верен ему всегда и везде, за исключением тех случаев, когда его применение в силу объективных причин представлялось неэффективным – из-за дальней дистанции, например, или ввиду большого численного преимущества противника. Излюбленным оружием Слепого с некоторых пор стал именно «Стечкин» – морально устаревший, но проверенный и безотказный, с которым этот стареющий нигилист и хулиган управлялся, как Паганини со скрипкой.

Остальные приметы тоже совпадали. А уж эти его темные очки!.. Они одни стоили почти всего остального, и именно в этот момент Федор Филиппович почувствовал, что теряет почву под ногами и вот-вот со страшной скоростью полетит куда-то вниз, в пустоту. Падение обещало стать долгим, а приземление – максимально жестким. Недаром ведь покойница мама учила: в самом низу не оставайся, но и наверх шибко не лезь – высоковато будет падать…

Следовать маминому совету было поздно – залез-таки, и достаточно высоко, чтобы, навернувшись со скользкой ступеньки, расшибиться в лепешку, – а рвать на себе остатки волос – бессмысленно. Тем более что волосы стоило поберечь – дальше стало еще интереснее, и чувствовалось, что это еще далеко не конец.

Виртуоз пистолета системы Стечкина, сумевший в одиночку перекрыть канал двухсторонних контрабандных поставок, играючи уничтоживший Хвоста, Бурого и бог весть сколько задействованной в трафике мелкой шушеры, допустил прокол. Прокол был, в принципе, объяснимый, естественный: он выстрелил, человек упал; те, кто падал после его выстрела, в момент приземления, как правило, были уже мертвее мертвого, и он к этому, надо полагать, привык. А вот этот не умер – вернее, умер, но не сразу. И перед смертью успел написать на случившейся под рукой бумажке несколько слов: «Подп-к ФСБ Молчанов Фед. Пет. ГУ Москва».

Говорить о чем бы то ни было с полной уверенностью было сложно, но руководство считало (и Федор Филиппович, за неимением более убедительной версии, склонен был с ним согласиться), что киллер, имея перед собой задачу остановить машину, водитель и пассажиры которой не желали останавливаться нигде и ни под каким предлогом, использовал в качестве отвлекающего и вместе с тем вразумляющего средства свое служебное удостоверение. Откуда, в самом деле, ему было знать, что застреленный в спину наркокурьер окажется таким живучим, а главное – сообразительным?

Предсмертная записка сообразительного наркокурьера попала в нужные, правильные руки, и именно она вывела генерала Тульчина на генерала Потапчука. Потому что именно Потапчук был инициатором выдачи некоему неизвестному лицу удостоверения подполковника ФСБ, выписанного на имя Молчанова Ф. П. Вот требование, вот ведомость, вот расписка в получении – смотрите, подпись ваша?

Подписи были его. Да он и без подписей помнил, как в январе прошлого года, сразу после праздников, с шутливой торжественностью вручил Глебу эту корочку – по форме самую настоящую, а по сути липовую, как трехдолларовая купюра. По возрасту и выслуге лет Глебу полагалось быть полковником, если не генералом, а по заслугам – высоко чтимым в определенных кругах, легендарным, прославленным на всю страну покойником, лежащим под вырубленным из цельного камня монументом весом тонн, эдак, в десять – для верности, чтоб уж точно не встал.