Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора

С кем-то другим это бы, может, и не прошло, но Уваров струсил, не послал его ко всем чертям вместе с рапортом: дескать, что рапорт – стволы-то где? И сколько лет они уже там находятся? И почему там, а не где положено, а? И кто после этого их украл – я? Или, может, кто-нибудь другой? Но Уваров ничего такого не сказал – крысой он был, крысой и остался, и задрать хвост на такого терьера, как генерал Пустовойтов, не рискнул.

Так у «архивного генерала», как он сам себя иногда называл, появился свой – даже, можно сказать, собственный – человечек в отделе генерала Тульчина. Не потому, что Степану Лукичу был необходим именно Тульчин – о, нет, ничего подобного. Просто, кто владеет информацией, владеет миром, вот и все. Изучение отчетов о делах давно минувших дней наполнило эту старую поговорку реальным, практическим смыслом, а желание наверстать упущенное за десятилетия беспорочной службы на благо Отечества – читай, чужой мошны – без более или менее разветвленной сети информаторов вряд ли было осуществимо.

Как человек далеко не глупый, генерал Пустовойтов не собирался открывать на голом месте собственный бизнес. Архивный или нет, он все еще оставался генералом ФСБ и свободно мог подмять под себя чужое предприятие – любое, но лучше криминальное, поскольку доходов теневой бизнес дает больше, а возни со взятием его под контроль меньше: теневик, если что, жаловаться в полицию не побежит. Нужно было только отыскать подходящее предприятие, и оно нашлось – естественно, не без помощи Уварова. Узнав, что Яков Портной по кличке Хвост попал в поле зрения оперативников Тульчина по подозрению в организации двухстороннего контрабандного трафика (да не чего попало, не спиртного, тряпок и сигарет, не оргтехники даже, а – музыка, туш! – оружия и наркотиков), Степан Лукич понял, что наконец-то вытянул счастливый билет. С Хвостом он был знаком лично, поскольку уже дважды «консультировал» его, помогая отмазаться от обвинений в организации подпольного игорного бизнеса и распространении наркотиков. Посему разговор у них случился короткий, деловой, без многословных преамбул и экивоков: что ж ты, Яша, сукин ты сын, делаешь? Я ведь тебя предупреждал, а ты что же – опять за свое? На этот раз, друг ты мой хвостатый, малой кровью уже не отделаешься, чем-то придется пожертвовать. Вот и выбирай, чем – половиной доходов от этой вашей радиоактивной затеи или годками, эдак, двадцатью – двадцатью пятью, которые придется провести в условиях, сильно отличающихся от тех, к которым ты привык…

Разумеется, Степан Лукич отдавал себе отчет в том, что сохранить этот прибыльный бизнес в его нынешнем виде вряд ли удастся. Да что там «вряд ли» – просто не удастся, и все. Договориться с Тульчиным или запугать его нечего было и думать, а сбить его с толку, направив по ложному следу, даже при помощи Уварова Пустовойтов мог только на какое-то – вероятнее всего, очень непродолжительное – время. Но бизнес был хорош, и терять его Степан Лукич не собирался. Что он собирался сделать, так это со временем – тем самым, которое рассчитывал выиграть с помощью своего шпиона, – превратить пятьдесят процентов в полновесные сто.

Пока он вникал во все тонкости чужого предприятия, которое твердо вознамерился сделать своим, произошло событие, неизбежность которого вовсе не делала его хоть чуточку менее неприятным: Степана Лукича с почетом проводили на пенсию. В качестве прощального подарка держава поднесла ему очередное воинское звание генерал-полковника и еще одну юбилейную бляху на грудь. После торжественного вечера, в ходе которого это произошло, коллеги в разговорах между собой отмечали железную выдержку и достоинство, с которым старый вояка принял удар судьбы – даже бровью не повел, а ведь служба составляла смысл его существования. Да, были люди в наше время!.. Старая гвардия, что тут еще скажешь?

А ему просто было все равно. У него появился новый, куда более конструктивный, чем прежде, смысл существования – этакое невинное хобби пенсионера, оказавшееся намного интереснее, нужнее и прибыльнее работы, которой он по глупости отдал лучшие годы жизни. Он чувствовал себя библиотекарем из поселкового клуба, который, уйдя на пенсию, начал писать бестселлеры, или актером нищего провинциального театра, после ухода со сцены сделавшимся всемирно известным драматургом. Он больше не играл «кушать подано» в бездарных пьесках, написанных какими-то бесталанными дураками – он создавал собственный шедевр. Работа была в разгаре, к ней не терпелось вернуться, и всю эту официальную бодягу с речами, генерал-полковничьими погонами и проковыриванием очередной дырки в кителе Степан Лукич просто-напросто пережидал как неизбежное зло, наподобие визита к зубному врачу. Ясно, выдержка ему понадобилась, но сдерживать пришлось вовсе не слезы.