Андрей Воронин - Слепой. Исполнение приговора

Ждать пришлось чертовски долго – не только до наступления темноты, к чему Глеб был морально готов, но и почти всю ночь до рассвета. Часть этого времени Сиверов убил, сначала забавляясь, а затем пытаясь избавиться от навеянной бездельем и оказавшейся неожиданно навязчивой фантазии: воспользоваться альпинистским снаряжением своего двойника, спуститься по веревке до четвертого этажа, постучать в окно и голосом Карлсона из всенародно любимого мультфильма крикнуть обалдевшему от неожиданности генералу: «Привет, Малыш! Садись, полетаем!»

Правда, удивиться мог не только Федор Филиппович. Окна квартиры, где он сидел под замком, выходили во двор, так что насладиться лицезрением парящего на уровне четвертого этажа «Карлсона», помимо его превосходительства и нескольких случайных зевак, могли еще и парни из наружки. А у этих с чувством юмора наверняка туго – как достанут стволы, да как начнут палить по воздушной цели! Да и Потапчук нынче весь на нервах и может неправильно понять невинную шутку. Ты ему: «Привет, Малыш!», а он тебе – бабах промеж глаз! Просто от неожиданности. Из пистолета, который, между прочим, ты же ему и принес…

Еще какое-то время он потратил, борясь с искушением выбросить за парапет крыши лежащую в нагрудном кармане пачку сигарет – выбросить, разумеется, затем, чтобы побороть искушение закурить. Курить было нельзя ни в коем случае: киллер мог появиться в любую секунду. Он мог прямо сейчас сидеть в одной из надстроек с выходом на технический этаж и, приникнув глазом к дверной щели, неторопливо изучать обстановку: все ли в порядке, нет ли здесь засады?

Поэтому шевелиться тоже следовало с умом и через раз, и Глеб сидел в своем укрытии, сохраняя почти полную неподвижность. Время от времени, чтобы не затечь, он попеременно напрягал и расслаблял мышцы, жалея, что ту же нехитрую процедуру нельзя проделать с мозгом: расслабить его Глеб просто не имел права, и несчастное серое вещество, будто сведенное судорогой, окаменело от постоянного напряжения.

В какой-то момент он заметил, что ночной мрак начал редеть. Небо на востоке пошло медленно, но верно сереть, обещая скорый рассвет, и, посмотрев на часы, Глеб без малейшего труда разглядел, что уже начало четвертого. С улицы послышался шум проезжающего автомобиля; машина свернула во двор и, продолжая ворчать работающим на холостых оборотах мотором, остановилась – как показалось, у крайнего подъезда. Потом послышалось хлопанье дверцы, какой-то дробный дребезг, словно кто-то рассыпал по мостовой охапку полых пластиковых стержней, и машина укатила. В наступившей тишине продолжали раздаваться странные, невнятные звуки: шарканье подошв, какое-то бормотание и все то же пустотелое постукивание, как будто кто-то, рассыпав по асфальту удочки, теперь с откровенно пьяными причитаниями пытался их собрать. В ночном воздухе звук разносится далеко, и, вслушиваясь в продолжающуюся во дворе возню, Глеб чем дальше, тем больше убеждался: да, вот именно, какой-то пьяный увалень, вернувшись с рыбалки, в самом конце нелегкого пути растерял свое ценное рыбацкое имущество и теперь геройски пытается его собрать.

Еще разок для верности посмотрев на часы, Глеб невесело улыбнулся: придумано недурно, вот только удочки – это вы, товарищ подполковник, сгоряча. Это сколько же, где и в какой компании надобно выпить, чтобы вернуться домой с загородной рыбалки не утром, не днем и даже не вечером, а в начале четвертого утра? Вечерняя зорька давно закончилась, утренняя еще и не думала начинаться, а он – вот он, да какой тепленький! Пешком, что ли, в Москву возвращался? Топал по обочине с ящиком водки на плече и, чтоб облегчить тяжкую ношу, потихонечку сосал из горлышка. Долго шел и, судя по результату, высосал все до последней капли… Ну-ну.

Внизу коротко пропел домофон, деликатно лязгнула притянутая гидравлической пружиной доводчика железная дверь подъезда – теперь уже несомненно того самого, углового. Глеб вынул пистолет, дослал в ствол патрон, аккуратно спустил курок и от греха подальше спрятал оружие обратно в карман, поймав себя на мысли, что сегодня дьявол искушает его едва ли не старательнее, чем когда-то святого Антония.

В темноте за чуть приоткрытой дверью лестничной надстройки над угловым подъездом коротко блеснул и сейчас же погас тонкий бледный луч светодиодного фонарика. Дверь открылась, и темная мужская фигура, пригнувшись, бегом направилась к тому месту, где под грудой строительного мусора лежал спрятанный рюкзак. Глеб со своей повышенной чувствительностью к свету разглядел, что человек одет в камуфляжный костюм, панаму с накомарником и резиновые сапоги. Невзирая на столь неподходящую обувь, двигался он достаточно тихо. Нижнюю половину лица скрывала густая окладистая борода, какую мог бы носить лесной разбойник, православный батюшка или физик-ядерщик образца шестидесятых годов прошлого века. По мнению Сиверова, место ей было в коробке театрального гримера, и он мимоходом порадовался за своего двойника: хорошо, что на дворе ночь. По дневной жаре он бы с этой паклей на физиономии ох, как намучился!