Леонид Влодавец - Атлантическая премьера

— На иглу посадите? — спросил я, сознавая, что они, гады, могут сделать со мной все, что угодно, а мне останется только подчиняться…

— У нас своих наркоманов хватает, — ухмыльнулся цэрэушник.

Подошла тетка в маске и вколола мне в руку одноразовый шприц. Сперва я ничего не почувствовал, а потом ощутил, что становлюсь каким-то вялым и квелым, ленивым и успокоенным. Глаза сами собой закрылись, и хотя еще некоторое время я не совсем спал, а даже слышал голоса и пиликанье приборов, это продолжалось недолго… Правда, засыпая, я все время думал о том, что увижу во сне, точнее, пытался представить себе, какую пакость они мне приготовили. Я почему-то подумал, что они будут стараться, чтобы во сне я увидел свою казарму, часть, офицеров или что-то еще. Потому что ничего другого интересного для них я не знал. Навряд ли цэрэушников могли заинтересовать детдом, школа или спортивные секции, где я занимался. Больше-то я ничего в жизни не видел, если по большому счету!

Но увидел я во сне совсем другое…

…Светило солнце, небо было синее и безоблачное, а деревья — огромными. А я был очень маленький, потому что рядом со мной шла собака, голова которой была выше моей. И еще шла высокая-превысокая женщина, и ветер раздувал подол ее платья. Мне было страшно, потому что собака была большая. Но женщина, державшая меня за руку, меня не пугала. Это была моя мама. Я чувствовал ее запах, запах духов и, кажется, сирени. Собака повернула ко мне свою огромную морду и высунула страшный красный язык. Я испытал ужас, хотя, наверное, она всего лишь хотела меня лизнуть. Но я заорал, заверещал, а мама взяла меня на руки и стала гладить, шепча:

— Доунт край, доунт край, бэби!

Странно, но я не удивлялся этому. Я понимал эту фразу так, как если бы она говорила:

— Не плачь, не плачь, маленький!

В общем, как родную. И сам я тоже лепетал что-то вроде «Мамми! Мамми!», но вовсе не удивлялся тому, что говорю с мамой по-английски.

Мне было тепло, уютно и нестрашно на руках у мамми, то есть у мамочки. Но тут что-то щелкнуло и я проснулся. Это было необычно быстрое пробуждение. Впечатление было такое, будто я сидел в кино и смотрел фильм, но вдруг экран стал белым и зажегся свет.

— Ты о'кей? — спросил давешний мужик. — Что видел?

Я рассказал как есть. Ну, хотят ребята знать, что я во сне увидел — пожалуйста. Вроде бы во сне я Родину не предавал, не говорил, что Брежнев — дурак, а Андропов — кто-нибудь еще…

— Нормально, — сказал мужик, выслушав все, что я припомнил, от корки до корки. — Продолжаем! Спать!

На сей раз мне никакого укола не делали. Просто слово «спать» подействовало, будто выключатель.

Выключатель, повернув который меня погрузили в сон.

Я почти сразу увидел себя на руках у мамми, в автомобиле, за рулем которого сидел крепкий мужчина в шляпе с широкими полями, в синем комбинезоне и клетчатой рубахе с закатанными рукавами. И я знал — это па. То есть папа, мой отец. Он вел машину по извилистой, неасфальтированной дороге, машину трясло и ворочало.

— Бен, — сказала мама, — не так быстро. Она сказала это по-английски: «Нот coy фаст, Бен». Но опять же я даже не задумался над этим. И все фразы, которые потом говорились, мною понимались без труда, как будто я знал их всегда.

— Я тороплюсь, — ответил отец, то есть Бен. — Мне не хотелось бы, чтоб меня считали подонком.

— Старому Брауну все равно не поможешь, — сказала мама.

— Но он должен увидеть Дика хотя бы за час до смерти.

Дик… Именно это имя было моим! Я — Дик. А старый Браун — мой дед. И я уже знаю, да, знаю, что будет потом, в конце поездки. Я помню это!

Картинка резко сменилась. Я увидел комнату с большой кроватью, на которой лежал седой, бледный старик, с синими пятнами на лице и лиловыми губами. Вокруг него стояли люди, грустные, понурые. Женщины утирали лица платочками. Почти все были одеты в черное. Только мой отец был одет не так. Я сидел на руках у матери и водил глазами из стороны в сторону.

— Хорошо, — сказал старик очень тихо, — хорошо, что ты пришел, Бен. Покажите мне малыша. Подойди сюда, Милли.

И моя мама поднесла меня к этому страшному старику. Я был в ужасе, когда она нагнулась над ним и его страшная, желтая, с зеленоватыми тонкими венами рука медленно потянулась ко мне.

— Ричард Браун… — прошептал дед. Это был мой дед!

Мама всхлипнула, а старик погладил меня по плечику, мне стало совсем страшно, и я заревел.

— Он похож на тебя, Милли, — седая щетина и морщины деда были так ужасны, что я орал как резаный. — Но все же это Браун…