Леонид Влодавец: Большой шухер

И услышала тоскливый собачий вой.

— Мать честная! Чегой-то средь бела дня? — насторожилась дворничиха и потопала за гаражи.

Она сразу же увидела Артемьевну, лежащую на земле рядом с гаражом владельца «шестерки». Чапик, оборвав вой, бросился к ней, рыча и гавкая, — он не любил теток с метлами.

— Артемьевна, ты чего? — дворничиха подбежала к старушке, ухватила за руку, почуяла холод, охнула и побежала вызывать «Скорую»…

Своего телефона у дворничихи не имелось. В квартирах на нижнем этаже, она это точно знала, все были на дачах. Пришлось подниматься на второй. Позвонила в первую попавшуюся дверь.

— Кто? — настороженно спросил из квартиры женский голос.

— Это я, Рая, дворник.

— Не знаю никакой Раи! — рявкнул уже мужской бас. — Шесть утра, е-мое! Какие там дворники!

— Во, блин, зараза! — разозлилась Рая. — Да мне позвонить надо, женщине плохо!

— С автомата звони! У нас тут не переговорный пункт.

— А пошел ты на хрен! — раздосадованная дворничиха позвонила в другую квартиру. — Коз-зел!

— Вам кого? — проскрипел старческий голосок.

— Это ваш дворник, Рая меня зовут! Мне позвонить надо срочно, человек помирает!

— Что? Не слышу! — переспросили из-за двери.

— Говорю, Артемьевне плохо, упала! «Скорую» надо вызвать… — во всю луженую глотку проорала Рая.

— Не слышу… Повторите, что вы сказали.

На третьем этаже щелкнул замок, зашаркали шлепанцы, и вниз спустился качковатый паренек лет двадцати пяти, с крепкой шеей и бритыми висками, в зеленых спортивных штанах и красной майке с надписью: «STENFORD UNIVERSITY».

— О чем базар, теть Рай? — спросил он вальяжно. — Может, кому морду почистить надо?

— Да мне позвонить надо, бабку Артемьевну не иначе удар хватил!

— Какие проблемы! Ща звякнем, пошли.

— Вот спасибо, Гриша! А то ишь, жлобы: «Из автомата звони!» Хоть один человек нашелся!

Рая поднялась на третий этаж, зашла в квартиру, косясь на сложенные в штабель коробки с импортным добром.

— На, звони, теть Рай! — Гриша набрал 03 и подал трубку дворничихе. В трубке пошуршало, потрещало, похрюкало и отозвалось:

— «Скорая»!

— Тут женщине плохо! — заорала Рая. — Машину надо, врача!

— Ясно, что не слесаря, — хмыкнула трубка. — Адрес ваш какой? Да поживее,

поживее говорите!

— Матросова, восемь.

— Квартира какая?

— Да она во дворе лежит!

— Фамилия больной?

— Не знаю, только знаю, что Антонина Артемьевна.

— Возраст?

— Восемьдесят ей, может, больше. Не знаю точно.

— Что с ней?

— Упала и лежит, глаза открыты, не дышит, а собака воет…

— В течение часа ждите.

«Скорая» подкатила на удивление быстро, максимум минут через двадцать. Из нее вылезли сонная молодая врачиха и злые позевывающие санитары. Эта бригада собиралась уже сменяться после ночи, а тут на тебе — вызов.

— Где больная? — проворчала врачиха так, будто заранее знала, что вызов ложный и никакой больной в природе не существует.

— Там, там! — заторопилась дворничиха. — У гаражей лежит. Когда шли через проход между гаражами, врачиха принюхалась:

— По-моему, трупный запах… Правда, Славик?

— Ага, — с шумом втянул воздух санитар, — есть такое дело. Давно ваша бабка скопытилась… Поди-ка, сутки пролежала.

— Чего ты мелешь? — прорычала дворничиха. — Она всего час назад, как гулять с собакой вышла.

Чапик снова затявкал, когда увидел, что незнакомые, неприятно пахнущие люди подходят к его неподвижной хозяйке; один из санитаров сделал вид, что хочет пнуть его ногой. Чапик знал, что это больно, шарахнулся в сторону, задев гибкий побег тополя…

— Ox! — вырвалось почти одновременно у всех, кроме, конечно, Чапика. Потому что увиденное было уж очень жутким и непотребным даже для видавших виды работников «Скорой помощи», не говоря уже о похмельной дворничихе, которая тут же зажала рукой рот и, отойдя в сторонку, стравила все, что было в желудке, будто ее пробрала морская болезнь или неукротимая рвота беременных.

Там, в тесном промежутке между двумя гаражами и забором, укрытый от не слишком пристальных взглядов крапивой и тополиным побегом, лежал труп. Даже при том, что разглядеть его как следует можно было только на свету, ни у кого и в мыслях не появилось пощупать пульс у этого тела или поднести ко рту зеркальце, чтобы проверить, нет ли у него дыхания. И дело было даже не в том, что из закутка густо тянуло трупным запахом. Даже если бы запаха не было, никто не решился бы признать живым человека, чья голова (с откромсанными носом и ушами, разорванным ртом и глазами, один из которых был выжжен, а другой — выколот) была отрублена. И то, что голова была не просто отброшена, а погружена во вспоротый от ребер до паха живот убитого, из которого; чтобы освободить место, были выворочены потроха, лишний раз подтверждало мысль о том, что гражданин, отдавший Богу душу, пострадал не от ДТП. Те части тела, что символизировали мужское достоинство гражданина, были грубо ампутированы и в измочаленно-окровавленном виде запиханы в рот отрезанной головы.